Я уже приблизилась к двери в будуар Харриет. Положила руку на зеленое сукно и тихо толкнула.

Дверь распахнулась беззвучно.

Внутри у изголовья гроба мерцала единственная свеча.

Отец стоял на коленях на молитвенной скамье, спрятав лицо в ладони.

Осмелюсь ли я?

Ступая с такой осторожностью, будто иду по разбитому стеклу, я двинулась по комнате.

Как обычно в опасных обстоятельствах, я начала считать шаги:

Один… два… три… четыре…

Я остановилась. Если отец опустит руки и откроет глаза, то сразу меня увидит. В неверном свете свечи моя тень танцевала на бархатных портьерах, черное на черном.

Пять… шесть…

Я протянула руку, коснувшись покрова, и села на корточки.

Мои колени тревожно хрустнули.

Пальцы отца опустились, и он открыл глаза. Он смотрел вправо от того места, где я скорчилась. Прислушался, повернул голову к двери, потом, видимо, решил, что это фитиль. Или скрипнуло дерево.

Он издал душераздирающий вздох и снова опустил лицо в сложенные ладони.

Он что-то зашептал, но я не могла разобрать слова.

Молился ли он богу?

Я не стала ждать, чтобы выяснить это. Его шепот замаскирует слабый шум, который я могу издать.

Я засунула руку под покров и медленно-медленно повела ей из стороны в сторону, нащупывая ведерко для угля.

Легкий стук ногтями сказал мне, что я его нашла.

Я передвигала пальцы, будто лапы паука, вверх по стенке ведерка, через край и внутрь в глубину.

Я подавила вздох облегчения, нащупав бумажник из промасленной ткани.

Он все еще там! Люди из министерства внутренних дел, видимо, были так заняты своим делом, что не захотели – или не додумались – обыскать комнату.

Медленно – очень медленно – я подняла бумажник, прилагая усилия, чтобы не издать ни малейшего скрежета. Вытащила его из-под бархатного покрова и, прикрывая его своим телом, начала медленно, словно краб, красться к выходу.

Но погодите! Будильник!

Я не могу оставить его в ведерке! Одно ведерко ничем не отличается от другого, но будильник меня выдаст.

Крадучись, я двинулась назад и снова начала осторожно копаться в ведерке. Если я трону что-нибудь не то и будильник сработает, мне конец.

Все равно что разряжать не взорвавшуюся бомбу. Придется полагаться исключительно на осязание.

Медленно… осторожно… аккуратно я подняла часы из их жестяной могилы.

Тишина была такой мучительной, что мне хотелось закричать.

Но через несколько секунд я уже снова была на пути к выходу.

Если отец меня сейчас обнаружит, я сделаю вид, что пришла составить ему компанию. Вряд ли он сможет возразить.

Но он не пошевелил ни единой мышцей. Когда на пороге я оглянулась, он все еще стоял на коленях с прямой, словно палка, спиной, склоненной головой и лицом, спрятанным в ладонях.

Это зрелище я никогда не забуду.

Я бережно прикрыла дверь, быстро миновала его спальню и выскользнула в коридор.

Через несколько секунд я вернулась в свою комнату.

Часы показывали четыре часа восемнадцать минут.

Мне потребовалось всего шестнадцать минут.

Шестнадцать минут? Такое впечатление, что прошли шестнадцать часов.

Где-то слили воду в унитазе, и древние трубы забулькали и лязгнули, словно цепи в далекой темнице. Букшоу пробуждался.

Ровно через десять часов я с семьей приеду в крипту Святого Танкреда на похороны матери.

Невероятно.

Сколько я помню, я жила в мире, где исчезнувшая мать была просто экзотическим фактом жизни. Но все должно измениться.

С этого дня я буду девочкой – а однажды, предположительно, и женщиной, – чья мать, как и у всех остальных, лишившихся родителей, лежит на церковном кладбище.

Ничего романтического.

Я буду просто еще одним заурядным человеком.

Ничего не попишешь.

Спальни в Букшоу, как я уже говорила, напоминают огромные сырые ангары для цеппелинов, особенно в восточном крыле, где отклеивающиеся обои, покрытые пятнами из-за влаги, пузырями выпирают на стенах, будто наполненные ветром паруса. В некоторых комнатах потолки оклеены обоями, которые свисают заплесневелыми сырыми мешками, напоминающими грозовые тучи, только зеленого цвета.

Никто никогда сюда не приходил, и только я один или два раза совала нос в зарастающую плесенью спальню в северо-восточном углу дома, которая, по каким-то давно забытым причинам, именовалась «Ангелами».

В ней не было ничего ангельского: ей намного больше подошло бы название «Грибы». Я точно знала, что части комнаты светятся в темноте из-за разнообразных биолюминесцентных грибов, радостно пожиравших гниющую деревянную обшивку.

Горящая свеча, которую я захватила с собой из лаборатории, мигала и трещала в продуваемом сквозняком коридоре.

Ржавая дверная ручка жутко скрипнула, и дверь, медленно открываясь внутрь, застонала.

Зловоние этого места ударило мне в нос, словно боксерской перчаткой. Надо действовать быстро.

Я потянулась к креслу времен Людовика какого-то, но оно рухнуло от прикосновения моей руки, точно как и викторианский шезлонг, который рассыпался пылью и личинками древоточца, когда я случайно его задела. Ничего не остается, кроме как вернуться в лабораторию за чем-то достаточно прочным, чтобы на него можно было встать.

Эсмеральда нетерпеливо переступала с ноги на ногу, когда я бросила в чашку Петри пригоршню корма, и она набросилась на него с яростью оголодавшего тиранозавра рекса, одного из ее далеких предков.

– Манеры, – напомнила я ей, хватая лабораторный стул, и оставила ее завтракать.

Вернувшись в комнату «Ангелы», я поставила стул подле камина прямо перед выступающей под углом частью стены, за которой был спрятан камин. Это место было более влажным, чем хотелось бы, но это единственный участок обоев в верхней части в пределах моей досягаемости. Однако промасленная ткань бумажника будет достаточной защитой на то короткое время, на которое я планирую его там оставить.

Не буду притворяться, что мне не хотелось прочитать завещание Харриет, но инстинктивно я знала, что это будет неправильно: непростительное вторжение в частную жизнь Харриет и отца, которое никогда, никогда нельзя будет оправдать. Кроме того, еще не время.

Когда я просунула бумажник в старый разрыв в обоях, он стал выглядеть просто еще одним выступом в комнате, в безопасности от министерства внутренних дел, от полиции и даже от моей собственной семьи.