сил,

И последней листвою бульвар занесен.

Он стоял на балкончике с трубкой во рту,

Нам вдогонку махал: «Ничего, не беда!»

Словно в вечность на маленьком хлипком плоту

Сквозь листвы хоровод уплывал навсегда…

А потом захудалый оркестрик хрипел,

И летели на гроб комья мерзлой земли,

И сквозь джунгли домов, где душа не у дел,

Мы, не видя дороги, с Володькою шли.

Вот поганой метлой гонят псов со двора.

Спит родная страна. Ей спасения нет,

Если душу порвали шальные ветра,

Если сгинул во тьме настоящий поэт…

2005

«В небе холодном тайком, втихомолку…»

В небе холодном тайком, втихомолку

Лист одинокий летит.

Озеро дремлет, и ворон на елке

Зорко за нами следит.

Смех да веселье у пристани старой —

Возле воды, вон, в кругу

Песни поют у огня под гитару

Люди на том берегу.

Хмурые мы и не в меру хмельные,

Вот и костер догорел.

Тучи над лесом надменные, злые,

Ветер нахален и смел.

В споре слова безнадежно и глухо

Вязнут, как сани в снегу.

Да обойдут вас разлад, заваруха,

Люди на том берегу!

Мы ваших песен вовек не слыхали.

Мы голосим невпопад.

Сердце поет: трень да брень, трали-вали.

Банки и склянки звенят.

Птицы умчались от нашего хора,

Бьется в ознобе камыш.

Как же ты к нам залетел, черный ворон,

Что ж ты над нами кружишь?

Отблеск костра на воде, как тропинка,

Вот бы, крестясь на бегу,

К вам — без оглядки, роняя ботинки,

Люди на том берегу.

Песни без слов, без души и без плоти

Нас при себе стерегут.

Пойте же, пойте, мы слышим вас, пойте,

Люди на том берегу…

1995

«В окне — деревьев ряды кривые и черные…»

В окне — деревьев ряды кривые и черные,

Летит, летит вагон сквозь холод и мглу.

Плывут, плывут вдали огни семафорные,

И синий луч крадется вскользь по стеклу.

Застолье. Песни. Отблеск костра далекого.

Она в соседнем купе, в полутьме — одна.

Красивый парень кружит вокруг да около,

Лимон кромсает: «Давай за любовь, до дна!»

…Из злой осенней стужи сумерки сотканы,

И он шептал среди хмельной суеты:

«Весельем полон мир, любыми красотками,

А я всю жизнь искал такую, как ты.

С тобой, и только с тобой в кино и на танцы я

Летал бы на крыльях, и сад бы завел и дом»

Она ему: «Да вон, смотри, моя станция,

Бросай гульбу, если так, вставай и пойдем!»

И он под звон стаканов танго насвистывал,

И он под стук колес раскис и размяк,

И сердце, сердце в такт стучало неистово:

«Ну что же ты, иди за ней, сделай шаг!»

И он остался, в гулянке увяз, как в омуте,

А после во сне тыщу лет ей дарил цветы

И вел ее в вальсе по солнечной светлой комнате,

«Ну где она, где, — шептал, — такая, как ты?..»

2010

«В синих сумерках облако, как одинокая льдина…»

В синих сумерках облако, как одинокая льдина,

Отражается в озере зыбким дрожащим узором,

И с отчаянным криком уносится клин журавлиный,

И осенние листья летят над Серебряным Бором.

Москва. Хорошевка. Пустырь возле старой школы.

Живет королевство мое, значит, жив и я,

Вот здесь я и рос, как крапива, шальной, веселый.

Сто лет пролетело. Привет вам, мои друзья…

В прятки, в «штандар», в «слона» мы играли, в лапту, в расшибалку,

Я по этим наукам — магистр, бакалавр, академик.

Вот пожарная лестница — как же я шел к ней вразвалку,

И Наташке кивал: «Хочешь, прыгну? Скажи, мне не жалко!»

И свистел, и бросался в сугроб с самых верхних ступенек!

На клич «Будь готов!» мы в ответ были крикнуть рады:

«Спартак — чемпион!», он с ума, меня, сволочь, свел,

Ах, как мы учились удары держать, не падать,

Ах, как мы рубились с соседним двором в футбол!

Помню лучший наш матч — «восемь: семь», и сосед дядя Саша

Каравеллу — пять мачт — нам вручил: «Это вам — вроде кубка.

Ну, команда у вас!» Помню, как он вдогонку нам машет,

И вздыхает, и курит свою капитанскую трубку.

Семь футов под килем и больше. Река Бездонка.

И берег песчаный до голых корней размыт.

Плывет каравелла, и, следом летя вдогонку,

Взахлеб завывая, сквозняк в парусах звенит!

…Щепки с листьями жгут. Молотками колотят по жести,

Словно в колокол бьют поминальный за серым забором.

Мы на мостике хлипком стоим. Мы пока еще вместе.

И осенние листья летят над Серебряным Бором…

2010

С. Киреев, 1962, Москва

«В старом парке стоим. Нам в лицо смотрят статуи строго…»

В старом парке стоим. Нам в лицо смотрят статуи строго —

И горнист, и балбес, вон, из гипса, что бьет в барабан.

Юлька ловит кленовые листья, и друг мой Серега

Португальский портвейн наливает в граненый стакан.

Пьем за школьные годы, за братство дворовое наше,

За живых и ушедших — за верных товарищей пьем,

За отличницу Юльку, что всех веселее и краше,

И смеется она: «Что с того, если жизнь кувырком?»