Не вызывает никаких сомнений, что Кохрейн не планировал встречи с Беранже. Он прибыл на завод, но находился там совсем недолго. Слуга сообщил Кохрейну, что дома его ждет гость. Кохрейн поспешил домой, ожидая новостей от брата, воевавшего в Испании. Он был крайне удивлен, увидев Беранже.

Если предположить, что Кохрейн и Беранже ранее о чем-то договорились и теперь возникла необходимость в новой встрече, то по всем законам жанра свидание должно было состояться на нейтральной территории. Во-вторых, если Кохрейн и Беранже действительно являлись сообщниками в незаконном деле, то они должны были продумать все пути бегства, отступления, отхода на заранее подготовленные позиции, выхода из игры. Не может быть, чтобы Кохрейн — будь он участником заговора — не подготовил этих путей. И как возможно, чтобы эти двое в таком случае заранее не обсудили столь очевидного варианта спасения, как отплытие на корабле в Америку. Однако все происходит совершенно по-другому: Беранже — незваный и нежданный гость в доме Кохрейна — рассказывает историю своего пребывания в долговой тюрьме, а затем внезапно просится на корабль. Ясно, что эта тема обсуждается впервые. Кохрейн и Беранже мало знакомы и ни о чем заранее не договаривались. Если бы Кохрейн имел понятие, чем в то утро занимался Беранже (Кохрейн знал бы об этом, будь он участником заговора), то история о долговой тюрьме была бы лишней. Однако Беранже ее рассказал, и именно потому, что Кохрейн не имел к делу никакого отношения. Не получив пропуска на корабль, Беранже попросил одежду. Кохрейн дал ему пальто и старую шляпу, чтобы отвязаться от непрошеного гостя или, возможно, просто желая помочь попавшему в неприятную ситуацию человеку.

Что плохого сделал Кохрейн и в чем его вина? Где хотя бы одно доказательство его причастности к заговору?

Главным и определяющим пунктом обвинения Кохрейна в мошенничестве стал цвет мундира Беранже. Может ли объективно такая улика быть решающей и улика ли это вообще?

Утром 21 февраля Беранже появился в Дувре, и на нем был красный мундир. Форма была куплена заранее, и этому есть подтверждение — показания портного Соломона. Позднее мундир был найден в Темзе, в свертке, изрезанным на куски. Ясно, что, кроме злополучного мундира, у Беранже была и другая одежда. Мошенник собирался посетить Кохрейна — королевского морского офицера, политика и малознакомого ему человека. Стал бы он рисковать, являясь к нему в ярко-красном мундире штабного офицера? Зачем Беранже подставлять себя под удар? Кохрейн — офицер и государственный человек — действительно мог предпринять нежелательные для Беранже действия и вывести его на чистую воду. Преступнику лучше остаться малоприметным и не привлекать к себе внимания.

Кохрейн дал показание под присягой, что мундир был зеленым, и слуги это подтвердили. Суд имел показание извозчика о красном цвете мундира, но оно позднее было признано ненадежным. Кохрейн не менял своих показаний, ему удалось найти новых свидетелей зеленого цвета мундира, и они подтвердили это под присягой. Лорд Элленборо не принял новых доказательств невиновности Кохрейна.

Истина фактов постижима лишь до определенного предела. Невозможно установить, подкупались ли свидетели, и никто не может наверняка знать, где, как и сколько раз Беранже переодевался из одного мундира в другой. Однако логика фактов говорит, что мундир, вероятно, был зеленым. Да и будь он красным, это никак не доказывает вины Кохрейна. Разве он по закону обязан предпринимать какие-либо действия, если перед ним появился человек в красном мундире, королевской мантии или одеянии римского папы? В своем обвинении лорд Элленборо оперировал моральными категориями: как мог Кохрейн — офицер и джентльмен — ничего не заподозрить?

Но это не доказательство вины. А если мундир был зеленым, то вопрос лишен всякого смысла.

Лорд Элленборо не случайно полностью сосредоточился на вопросе о цвете мундира. Других улик он не имел. Защитник вполне убедительно доказал, что в совершенных Кохрейном с помощью брокера Батта сделках на бирже никакого состава преступления нет. Объем сделок Кохрейна был сравнительно небольшим. Инструкции о продаже акций при повышении цены на них на 1% он дал задолго до событий 21 февраля. Если бы утром 21 февраля «заговорщики» Кохрейн и Батт за завтраком согласовали план действий при неизбежном скачке цен, то результатом этого наверняка стали бы весьма прибыльные сделки. А что произошло в реальности? Кохрейн выиграл и получил свою прибыль, но маржа была сравнительно невеликой — бумаги были куплены по 28,25 и проданы по 29,5. Для дельцов, заранее знающих о большом скачке цен, выигрыш просто посредственный. Неужели Кохрейн мог рискнуть всем, что имел — не только карьерой, репутацией и свободой, но и семейным счастьем, душевным покоем, — ради небольшого барыша? Он должен был сойти с ума, чтобы решиться на эту авантюру.

Кохрейн не предпринял своевременных усилий, чтобы отделить себя от других подозреваемых в совершении преступления. Общество узнало из газет, что имя Кохрейна поставлено рядом с именами Беранже, трех лжефранцузов, чья вина была очевидной, и других подозреваемых. Он не дистанцировался от своего дяди и поступал так из соображений родственной солидарности. Дав показания под присягой и подкрепив их свидетельствами слуг, Кохрейн считал себя вполне защищенным. Приговор суда стал для него сокрушительным ударом. Морской офицер, много раз смотревший смерти в лицо и сохранявший ледяное хладнокровие в самых критических ситуациях, был поражен в самое сердце и морально раздавлен.

Кохрейна доставили через Лондонский мост в тюрьму Кинге Бенч (тюрьму Королевской Скамьи). Здесь содержали должников и лиц, обвиненных в клевете. Чарльз Диккенс поместил своего мистера Микобера, героя романа о Дэвиде Копперфилде, именно в эту тюрьму. Она была окружена высокими стенами с острыми зубцами наверху. Здание тюрьмы имело четыре этажа, Кохрейну выделили две комнаты на верхнем этаже. Условия его содержания были относительно комфортными. Предполагалось, что он должен платить за свое питание и содержание. К заключенному могли приходить посетители.

Кохрейн написал письмо Элизабет Кохрейн-Джонстон, восемнадцатилетней дочери своего дяди-беглеца. Он признался, что шокирован и очень расстроен, однако чувствует уверенность. Главное — он невиновен!

Враги Кохрейна торжествовали и хотели добить его окончательно. Это было сделано руками самого принца-регента Великобритании. На обеде в Портсмуте, участниками которого были старшие морские офицеры, сын безумного короля заявил о своей решимости вычеркнуть имя Кохрейна из списка служащих флота. Он также обещал лишить Кохрейна ордена Бани.

Адмиралтейство выпустило приказ, который подводил черту под карьерой Кохрейна в королевском флоте Великобритании. Следующий удар последовал 5 июля. Правительство выступило с инициативой об изгнании Кохрейна из парламента; соответствующее решение должна была принять палата общин. Сэр Фрэнсис Бардет и Сэмюэл Уайтбрэд выступали в поддержку Кохрейна. Заключенному позволили на время выйти из тюрьмы, чтобы он мог выступить в палате общин. Кохрейн обрушился с сильнейшей и страстной критикой на судей, сфабриковавших несправедливый приговор. Атака была столь яростной, что Каслри предупредил репортеров — они могут быть обвинены в клевете, если опубликуют речь целиком. В отчет о событии были включены лишь выдержки из выступления Кохрейна. Очевидно, что он еще более навредил себе несдержанным поведением. В то же время некоторые члены палаты оценили его искренность. Голосование показало, что значительная часть парламентариев считают своего коллегу невиновным: правительственную инициативу поддержали 144 депутата, против изгнания Кохрейна было подано 44 голоса.