Когда записки императрицы были напечатаны, NN был уже в Германии, и никто не узнал о его поездке в Лондон. Из Германии он писал Герцену, что желал бы перевести записки эти на русский язык. Герцен с радостью выслал ему один экземпляр, а через месяц перевод был напечатан Чернецким; не помню, кто перевел упомянутые записки на немецкий и на английский, только знаю, что записки Екатерины II явились сразу на четырех языках и произвели своим неожиданным появлением неслыханное впечатление во всей Европе. Издания быстро разошлись. Многие утверждали, что Герцен сам написал эти записки, другие недоумевали, как они попали в руки Герцена. Русские стремились только узнать, кто привез их из России, но это была тайна, которую, кроме самого NN, знали только три человека, обучившиеся молчанию при Николае I.

Я забыла сказать относительно характера Герцена, что он был очень впечатлителен: вообще светлого, даже иногда веселого и насмешливого расположения, он мог под каким-нибудь неприятным впечатлением сделаться внезапно мрачным. Такое настроение вызывалось особенно часто его рассеянностью, которая в ежедневных мелочах жизни всё возрастала; что касается дел по типографии, даже по денежной части, по всем вопросам, относящимся к разным личностям, он никогда ничего не забывал и был очень аккуратен. Когда он отправлялся после завтрака в Лондон, казалось, он думал обо всем: готовые письма и корректура – всё было под рукой; он прощался с веселым видом, но минут пять спустя раздавался ужасный звон: это был Герцен, но уже с мрачным и раздраженным взглядом.

– Я всё забыл, – говорил он с отчаянием, – а теперь поезд уйдет, пока я пойду опять на железную дорогу!

– Да поезжай в омнибусе, – говорил Герцену сын, невольно улыбаясь его отчаянию.

Все бросались искать, бегали в салон, где он писал, в его комнату и возвращались иногда без успеха: нет ни писем, ни корректуры! Оказывалось иногда, что они в его кармане; к несчастию, карманов было много и в сюртуке, и в плаще. Тогда Герцен еще больше сердился и принужден был идти чрез Фулхэмский мост в контору омнибусов; подходя к ней, он видел удаляющийся омнибус, и приходилось ждать десять минут до отхода следующего.

Раз мне случилось быть в Лондоне с Герценом для каких-то покупок. Он обратил мое внимание на молодого негра, который в одной изорванной блузе и нижнем платье подметал перед нами под проливным зимним дождем. Негр поклонился Герцену и попросил у него милостыню. Александр Иванович дал ему медных денег и сказал мне:

– Нам нужен служащий, не взять ли нам этого негра, Жоржа?

– Что же, – отвечала я, – это доброе дело.

Герцен не забыл этого намерения. Через несколько дней, встретив опять Жоржа, Александр Иванович спросил у него, не желает ли он поступить к нам в дом. Жорж ужасно обрадовался этому предложению, тогда Герцен написал карандашом несколько слов к Тхоржевскому и дал эту записку Жоржу. Побывав несколько раз в бане по распоряжению Тхоржевского и надев платье, присланное Герценом, Жорж явился к нам настоящим джентльменом. Ему объяснили, в чем состоит его должность: убирать салон и столовую и отворять входную дверь, когда слышен звонок; эта последняя обязанность была самая затруднительная – надо было узнать людей, иным никогда не отказывать, другим назначать часы, когда Герцен бывал свободен, после lunch’a всех принимать и прочее.

Понемногу Жорж привык ко всему и изрядно исполнял возложенные на него обязанности. В нашем доме было постоянно три человека служащих: повар Франсуа, девушка, убирающая комнаты и прислуживающая за столом, и горничная постарее, которая водила детей гулять и на уроки и чинила белье всех домашних.

Франсуа был помощником повара, когда Герцен жил в Ницце. Он имел довольно неприятные свойства, например, не умел говорить ни на каком языке, даже по-итальянски говорил плохо, так что требовалось много труда или привычки, чтобы понимать его речь, составленную из смешения английского языка с патуа53 итальянского; вдобавок Франсуа не умел ничего купить и платил за всё вдвое. Но для Герцена он был живым воспоминанием о былом, потому-то он и взял его с собою из Ниццы, когда переселился в Англию с сыном.

Сколько раз Герцен мне рассказывал, что Франсуа ездил на пристань встречать Луизу Ивановну54, когда случилось на пароходе то страшное несчастие, в котором погибли мать и сын Герцена. Александр Иванович стоял с женою у ворот своего дома, ожидая появления коляски, которая должна была привезти дорогих путешественников. Завидя пустую коляску, они вскричали в один голос:

– А где же они?! Где наши?

Франсуа быстро сошел и приблизился к Герцену.

– Их нет! – сказал он, отвернувшись, чтобы скрыть свое смущение; но Герцен слышал слезы в его голосе. Натали побледнела и тихо сказала, прижимаясь к плечу мужа:

– Александр, я чувствую, что никогда их не увижу более!

В ответ на это Герцен, стараясь успокоить ее, заверил, что это какое-то недоразумение и он сам сейчас же поедет на пристань; но внутри ему было очень тяжело, он чувствовал какой-то щемящий страх. Он шепнул Франсуа:

– Тушите огни в саду и уберите игрушки с прибора Коли, – сел в ту же коляску и уехал.

Для бедного Коли были приготовлены разные сюрпризы, а его уже не было в живых!

Мне кажется, я описывала наружность Франсуа: он был маленького роста, с крупными чертами лица и добродушными глазами, на вид ему было за сорок. До поступления к нам Жоржа у нас работала housemaid55 Марайя, очень свежая и красивая издали, но вблизи немного рябоватая. Она ходила всегда в чистом светлом ситцевом платье, а на маковке носила очень кокетливо маленький кружок из кружев, знак ее служебных обязанностей. Все английские хозяйки заставляют своих служанок носить на голове это кружево во избежание недоразумений. Марайя была кроткая и сдержанная, как все английские горничные, которые держат себя с достоинством и очень далеко от господ; поэтому я очень мало знала ее и не имела бы ничего о ней сказать, но тут пред нашими глазами разыгрался роман, которого мы вовсе не заметили: старый Франсуа влюбился в молоденькую Марайю и решил на ней жениться, хотя он почти не говорил по-английски, а она вовсе не понимала по-итальянски.

Для этого Франсуа отпросился у Герцена съездить в Италию будто бы повидаться с родными, но на самом деле – чтобы испросить позволения у отца жениться на англичанке. Вернувшись, он объявил Герцену о своем намерении, женился и уехал с женою на родину. Вот почему у нас произошла перемена: Жорж поступил на место Марайи, а Жюль – поваром вместо Франсуа.

Жоржу всё нравилось в нашем доме, только он не ладил с маленькой Ольгой, которая была большая проказница: когда стол бывал накрыт, свечи зажжены и Жорж нес какое-нибудь горячее блюдо, Ольга подкрадывалась и тушила свечи, и несчастный оставался с миской или с блюдом в руках в совершенной темноте. Жорж, который был дитя не менее Ольги, в подобных случаях приходил в неописуемый гнев и грозил изломать все игрушки маленькой шалуньи.