– Давай, Ирвин, забирай ее, она твоя, – хохочет Джек.

Ирвин берет более крупную монетку и удаляется. Кто-то из взрослых, наблюдавший на некотором удалении за этой сделкой, подходит к Ирвину и деликатно сообщает ему, что десятицентовая монета хотя и меньше по размерам, чем пятицентовая, зато дороже ее и что Ирвин только что потерял целых пять центов.

– Да я знаю, – отвечает Ирвин, – но если бы я выбрал десятицентовик, то Джек уже никогда бы больше не предложил мне выбирать монеты. А так он пристает ко мне с этим снова и снова. Я уже получил от него таким способом больше доллара, а всего-то и дел, что выбирать именно пятицентовую монету!

В этой истории, за достоверность которой трудно ручаться, есть намек на то, что мы и без того уже знаем интуитивно: человек может быть отстающим в школе, но зато прекрасно разбираться в вещах, к школе отношения не имеющих, и наоборот. Древний вопрос «Почему такой умный может быть таким тупым?» напоминает нам, что люди могут быть как хорошими, так и неважными мыслителями независимо от того, какие качества они проявляют в школьной обстановке. Мне лично познание этой истины далось с превеликим трудом.

Мой интерес к расширению средств выявления людей, обладающих высокими способностями, имеет личные корни. Из-за своих низких показателей в IQ-тестах в детские годы я стал проявлять повышенный интерес к психологии. Перейдя в седьмой класс, я решил, что займусь изучением умственных способностей. Сказано – сделано. Работая над проектом по совершенствованию психологических тестов, я создал собственный тест. Кроме того, раскопал в городской библиотеке тест Стэнфорд-Бине на интеллект и решил предложить его кое-кому из одноклассников.

Первым объектом моих экспериментов стала девочка, к которой я питал романтические чувства. Я решил, что, предложив ей этот тест, смогу растопить лед отчуждения. Идея оказалась не слишком удачной. Отношения между нами в тот же миг прервались и никогда впредь не возобновлялись.

Выбор следующего «подопытного» (им оказался парень, знакомый мне еще по младшей бойскаутской группе) также оказался ошибочным. Я полагал, что он хороший товарищ, а он струсил. О том, что я предложил ему пройти тестирование, он рассказал своей матери. Она сообщила об этом консультанту младших классов, а тот доложил обо мне старшему психологу школы. Все дело окончилось плачевно: психолог вывел меня из класса социальных исследований и после пятидесяти минут ругани и криков пригрозил самолично сжечь книжку со злополучным тестом, если я еще хоть раз принесу ее в школу. А в конце посоветовал, раз уж я хочу продолжать исследования умственных способностей, ограничить выбор подопытных субъектов крысами.

Будучи в колледже, я по-прежнему горел желанием изучать интеллект, чтобы найти причину своей тупости – ведь мне было известно, что у меня низкий IQ. А когда учащиеся получают низкие баллы по какому-нибудь тесту умственных способностей вроде IQ-теста, SAT или ACT, они приходят к мысли, что являются глупыми. И даже если они успевают, то все равно иногда считают, что успевают вопреки собственной тупости. Часто окружающие смотрят на это подобным же образом. В конечном итоге на таких людей наклеивается ярлык «трудяг», успеваемость которых кажется выходящей за пределы их умственных способностей и кого не мешало бы осадить и поставить на место.

В некоторых обществах не очень-то любят, когда кто-то сильно выделяется на фоне окружающих. В Норвегии в таких случаях даже вспоминают закон Жанте, согласно которому, если чья-то голова высовывается выше остальных, ее нужно отрубить, чтобы поставить этого индивидуума на место. Подобные воззрения достаточно распространены и в других уголках земного шара, известны они и у нас. Множество людей растут в семьях или ходят в школы, где ценится умение не высовываться из толпы, а если уж высовываться, то по крайней мере не с помощью нетрадиционных способов. Слишком часто конформизм становится нормой.

Стремясь уже на первом курсе Йельского университета удовлетворить свой интерес к психологии, я сразу же взял неверный старт. По вводному курсу психологии я получил «удовлетворительно», что вряд ли можно было рассматривать как показатель блестящего будущего в этой области. Это было лишним подтверждением справедливости низких баллов по IQ-тесту и отсутствия у меня каких бы то ни было способностей. Мой профессор по психологии явно был согласен со мной. Однажды, возвращая мне тест, он как бы вскользь заметил, что в психологии уже есть один знаменитый Стернберг (Саул) и что в ближайшее время едва ли можно ожидать появления еще одного такого же. Я принял это известие близко к сердцу и решил переключиться на другую профилирующую дисциплину. И выбрал математику, потому что полагал, что она в любом случае пригодится в жизни. Этот выбор оказался неудачным. Получив за вводный курс математики отметку еще более низкую, чем по психологии, я решил вернуться на психологию. И на старших курсах учился успешно.

Сейчас я психолог с более чем двадцатилетним стажем и одно могу сказать наверняка: за все время профессиональной деятельности мне никогда – ни единого раза – не приходилось делать того, что нужно было, чтобы получить «пятерку» за вводный курс, да и за некоторые другие. В частности, мне никогда не приходилось заучивать на память учебник или лекцию. Если я не могу чего-то вспомнить, то просто роюсь в справочнике. Однако при той системе, которая действует в школах, звания отличников удостаиваются те, у кого хорошая память, и такое происходит не только на уровне колледжей, но и на многих других уровнях. В защиту нашей школы следует отметить, что в этом отношении положение школ во многих других странах гораздо хуже, чем у нас.

Проблема заключается в том, что как в психологии, так и в других областях знаний требования в данной области не имеют ничего или почти ничего общего с требованиями обучения, необходимого для того, чтобы в эту область попасть. Например, мой сын как-то сказал мне, что терпеть не может историю и хотел бы никогда в жизни не проходить никакого другого курса истории. Я ответил, что мне лично история казалась интересным предметом, и поинтересовался, с чем связано подобное мнение. Из ответа следовало, что он терпеть не может запоминать даты. Действительно, запоминание всевозможных дат, сражений и исторических документов лежит в основе способа преподавания множества курсов истории. Но историки не становятся крупными специалистами лишь в силу того, что являют собой ходячие энциклопедии дат, имен, баталий или исторических документов.

В общем случае этот аргумент применим и к другим наукам. Нередко в отличники зачисляют тех, кто только и знает, что запоминать формулы либо лихо решать задачки из учебников и тестов. Но настоящие ученые не те, кто заучил формулы на всю жизнь или научился решать задачки из учебников. Их скорее отличает умение ставить перед собой цели. И судят о них в значительной мере по важности задач, за которые они принимаются.

В один из родительских дней я пришел к сыну на урок английского. Они как раз проходили «Одиссею». Это хорошая книга – я бы даже сказал великая. Преподаватель зачитывал цитату, а ученики должны были определить, кто это сказал или что происходило в это время. Для тех, кто находит удовольствие в запоминании, все было просто замечательно. Но никто из тех, кто превосходил в этом отношении своих одноклассников, не блистал особыми талантами ни в роли писателя, ни в роли литературного критика. Среди тех же, кто не слишком успевал, был один ученик, который, насколько мы могли судить, имел потенциальные возможности стать вторым Шекспиром. Однако, судя по тому, как велся урок, было не похоже, что учитель когда-либо узнает об этом.