Только в идиотской голове мог сложиться подобный план, чреватый многими неизвестными. Но шизофреники всегда подвержены фобиям.

Практически единственный, кто не поддержал этих планов, был американский президент Билл Клинтон, которому ЦРУ внятно разъяснило, чем может окончиться подобная авантюра. Клинтону пришлось дать торжественное обещание — «сломать хребет остаткам советского тоталитаризма» в течение последующих трёх лет.

Три года миновало — и что же? Россия, казалось бы, погребённая среди руин, оставалась живой. Более того, в ней усиливались тенденции совсем иного толка, — на союз с соседней Беларусью и её популярнейшим в народе лидером Александром Лукашенко, старавшимся обеспечить независимость и суверенность своей страны. Он предложил России договор о Союзе. Западная агентура, кучковавшаяся вокруг Президента России, не смогла воспрепятствовать моральному влиянию этого неожиданно возникшего политика. Оплёвывания и шельмование только усиливали его авторитет в России, — вот же «белорусская бестия»!

Россия не погибла, но и жизни в ней оставалось всё меньше и меньше, потому что её погубители, выступая в облике разных партий, но делая одно коварное дело, все ближе подталкивали её к краю пропасти, из которой уже, конечно, было не выбраться. Все они жаждали «необратимости разгрома»…

Алексей Михайлович теперь уж и не знает, что осталось от его предприятий. Может, ничего уже не осталось. Под его рукой было 35 главных разработчиков, владевших всеми тайнами проектов. Они опирались на небольшой технический коллектив в полторы тысячи человек, и хотя в цехах был свой режим секретности, всё же всей тайны они не знали и сказать что-либо определённое об «изделиях» не могли.

После того, как был освобождён от должности Прохоров, началась «конверсия», и все эти 35 человек один за другим уходили из жизни, сотрясаемые общей и личной, незримой трагедией. За ними велась охота, о масштабах которой можно было судить лишь по отголоскам событий.

Первой жертвой «новых гегемонов» стал Макаров, лазерщик высочайшего класса, знавший наперечёт все ведущие лаборатории мира и повторявший, что все его зарубежные коллеги ещё слепые котята. «Секретами надёжного боевого применения лазера пока владеем только мы, — гордо говорил он. — Западные умы очень консервативны и ограничены, им ещё долго не выбраться на нужную стезю».

Прошёл слух, что Макарову предложили прекрасную работу в Москве. Он поехал туда по вызову, но вскоре вернулся. Всполошённо позвонил Прохорову, назначил встречу, но на встречу не явился. Ночью наёмные убийцы подожгли его квартиру, где он жил с женой и пятилетним сыном. Видимо, мстили за отказ от сотрудничества.

Отрезанный от коридора стеной огня, Макаров попытался спуститься на балкон третьего этажа, чтобы потом заняться женой и истошно кричавшим ребёнком. Но в суматохе не рассчитал, сорвался вниз и расшибся насмерть. Жена прыгнула на стоявшее внизу дерево, завернув ребёнка в одеяло. Она осталась жива, лишившись ноги и глаза, ребёнок — погиб.

Через неделю пришло известие о скоропостижной кончине Петренко и Носова, выдающихся физиков. Как выяснилось, были где-то в гостях, вели переговоры о предстоящей работе, вернулись домой в состоянии довольно сильного опьянения, что было для обоих крайне нехарактерно. Скончались дома от паралича органов дыхания — той же ночью, примерно в одно и то же время.

Исчез Лобов. На улице, где было полно людей, пристрелили Лебедева…

В стране, ошеломлённой от истеричной демагогии и присягнувшей доллару и потому утратившей надежды и чувства товарищества, надеяться на успешное расследование преступлений уже не приходилось.

Получил неожиданное приглашение возглавить какой-то «конверсионный центр» во Флориде и сам Прохоров. В письме откровенно и нагло сообщалось, что ему готовы дать стипендию в 3,2 тыс. долларов в месяц и полный пансион, если он сообщит о перечне исследований, осуществленных лично им или под его руководством за последние 10 лет.

Он понял, что все они окружены, и оповестил людей о том, что нужно поскорее разбегаться, может быть, даже «меняя кожу». Когда-то обсуждались и эти проекты, и кое-кто из его сотрудников имел второй паспорт. Но кто же мог предвидеть, что и паспорта заменят, и введут новые денежные знаки, и почта ходить вовсе перестанет, — в 1991–1993 гг. повсюду в России, в том числе и в Москве, почту нередко выгружали на свалку, рассылая только ту корреспонденцию, которая оплачивалась по самому высокому тарифу.

Помыкавшись в пустоте, Прохоров отправился в Ленинград, прозывавшийся уже Санкт-Петербургом, — там работали старые и надёжные товарищи, заверившие, что подыщут нужную работу.

Казалось, Алексей Михайлович исходил из бесспорного. Да, настоящему патриоту тяжело, но нужно потерпеть. Если это настоящий патриот, он не станет стонать и жаловаться на трудности, не будет искать покровительства власти, памятуя, что она в наше время чаще всего ненадёжна и продажна. Зная о великой пользе всякого организованного движения, настоящий патриот не будет уповать на создание патриотической организации — она может уже в момент создания попасть не в те руки — он станет действовать самостоятельно, не теряя времени, привлекая к борьбе близких и друзей, на которых может положиться. Он будет действовать, исходя из национальных интересов страны, решая задачи и за высшее руководство и за общество, потому что Родина как общее понятие раздробилась: она остаётся целостной и единой только в сердце честного человека.

Из этого исходил Прохоров, но все его установки оказались пустыми надеждами периферийного интеллигента. Выяснилось, что страна уже плотно завоёвана изнутри и в ней действуют совершенно иные законы человеческих отношений. Специалист по новым технологиям формирования убеждений, он понял, что побеждён обычной ложью, наглостью и страхом.

Оказавшись в Санкт-Петербурге и нанеся несколько визитов, он вдруг почувствовал фальшь и натянутость в отношениях с прежними друзьями.

Да, все они вздыхали по прежним временам. Но и только, это было единственное, что связывало с этими людьми. Все они были наэлектризованы и деморализованы. «Урвать свой доллар» — стало главным смыслом и их жизни. Это не афишировалось, но в это всё упиралось. Никто не хотел признать, что любая нажива эфемерна, ничего она не решает, в семьях хотели есть, менять прохудившуюся обувь и как-то верстать быт, нелепый и страшный и в советские времена, хотя в других, конечно, измерениях…

Первые четыре дня он жил в самой дешёвой гостинице — с клопами и без горячей воды, — по утрам его будил галдёж азербайджанцев, отправлявшихся на рынки. Его все обнадёживали: вот появится Пётр Петрович и всё уладит, вот вернётся из-за рубежа Дина Михайловна, и всё утрясётся…

Но ничего не утрясалось. Появлявшиеся вакансии тут же захватывались людьми, имевшими более сильный блат.

От него, от Прохорова, не открещивались, но как бы всё более сторонились, избегали, боялись. Да и достучаться до людей становилось всё более проблематично, хотя все вдруг перекрасились и сделались истово верующими.

Он искренне удивлялся: «Неужели с духовным багажом, сляпанным для гоев всего мира два тысячелетия тому назад, можно на что-то рассчитывать?..»