Кубизм кончился во Франции в 1914 году. Война породила новые страдания. Люди впервые были вынуждены встретиться лицом к лицу со всем ужасом – но не ада или проклятия, проигранной битвы, голода или чумы, – а со всем ужасом того, что стояло на пути их собственного прогресса. И столкнуться с этим им довелось не в сражении с явным врагом, а через осознание своей ответственности.

Масштаб потерь, степень иррациональности и внушаемости людей, которых так легко оказалось заставить отказаться от собственных интересов, породили веру в действие непостижимых слепых сил. Но поскольку религия уже не могла подчинить эти силы и не было никаких ритуалов, чтобы воззвать к ним или умиротворить их, каждому человеку пришлось самому уживаться с ними внутри себя, в меру своих возможностей. И там, внутри, они сломили его волю и уверенность.

На последней странице романа «На Западном фронте без перемен» главный герой размышляет:

Новый тип страдания, возникший в 1914 году и сохранившийся в Западной Европе по сей день, – это «вывернутое» страдание. Люди борются с собой за осмысленность, самореализацию и надежду. Это была негативная возможность, таившаяся в новых отношениях человека и мира. Прожитая жизнь обернулась внутренним хаосом. Люди терялись внутри себя.

Вместо того чтобы осмыслить (пусть сколь угодно упрощенно и прямолинейно) процессы, уподобляющие их судьбы судьбам мира, люди пассивно покорились новому состоянию. Иными словами, тот мир, который стал их неотъемлемой частью, обратился в их сознании в образ старого мира, чуждого и враждебного им: они как будто были вынуждены поглотить Бога, рай и ад и вечно жить с этими обломками внутри. Это была поистине новая и чудовищная мука, которая совпала с повсеместным и тщательно продуманным использованием лживой идеологической пропаганды в качестве оружия. Такая пропаганда сохраняет внутри людей устаревший строй чувств и мыслей, одновременно навязывая им новый опыт. Это превращает их в марионеток, при этом основное напряжение, вызванное этим превращением, не несет политической угрозы, но неизбежно вызывает неосознанное разочарование. Единственная цель такой пропаганды – заставить людей отрицать, а затем и вовсе отказаться от своего «я», которое могло бы возникнуть из опыта.

В «Рыжекудрой», последней большой поэме Аполлинера (он умер в 1918 году), видение будущего, после приобретенного военного опыта, предстало источником не только страдания, но и надежды. Как ему было примирить увиденное с тем, что он предвидел когда-то? Отныне он отверг любые пророчества, не касающиеся политики.

Теперь мы можем приблизиться к главному парадоксу кубизма. Кубизм обладал духом объективности. Отсюда его сдержанность и относительная безликость среди художников. Отсюда же точность его пророчеств в технической сфере. Ныне я живу в городе-спутнике, возведенном за пять последних лет. Формы, которые я вижу из окна, пока пишу эти строки, можно напрямую возвести к картинам кубистов 1911–1912 годов. При этом сам дух кубизма сегодня нам кажется необычайно далеким и отрешенным.

Все потому, что кубисты не брали в расчет политику так, как делаем это мы. Даже их сведущие и политически подкованные современники, не говоря уж о художниках-кубистах, совершенно не представляли степень, глубину и продолжительность тех страданий, которые несет с собой политическая борьба за реализацию открывшихся тогда возможностей, которые с тех пор превратились для нас в императив.

Кубисты мечтали о преобразованном мире, не представляя самого процесса преобразования.

Кубизм изменил природу отношений между изображением и реальностью, отразив тем самым новые взаимоотношения человека и реальности.

Многие авторы указывают, что кубизм ознаменовал собой перелом в истории искусства, сопоставимый с тем, который разделил искусство Ренессанса и Средневековья. Это не значит, что кубизм можно приравнять к Ренессансу. Расцвет Ренессанса длился порядка шестидесяти лет (примерно с 1420 по 1480 год), кубизма – порядка шести. Однако отправной точкой в оценке кубизма остается именно Ренессанс.