— Тебе, наверно, все это кажется ужасно скучным.

— Нет, — возразил Андреас. — Нет, это не скучно. Иногда я завидую тебе из-за детей и Беттины. Ты себя переживешь.

На кладбище никого не было. Вальтер прямиком направился к могиле, и Андреас задумался, часто ли он сюда ходит. Вальтер встал на колени и отломил несколько сухих веточек от росшего у могилы маленького куста.

Его не беспокоит, что могилу снесут, сказал Андреас. Он часто вспоминает родителей, но воспоминания связаны с теми местами, где они жили, а не с тем, где они похоронены. Вальтер ничего не ответил. Во время телефонных разговоров он ни разу не вспоминал о родителях. И сейчас говорил не о них, а о могиле и посаженных им весной растениях, которые, по сути, не было смысла сажать.

Они молча стояли у могилы. Потом Вальтер сказал: «Вот!» Словно закончил какую-то работу. Голос его звучал уверенней, чем когда он рассказывал о других покойниках, проходя мимо могил их общих знакомых: школьного приятеля Андреаса, который совсем молодым погиб в автокатастрофе, хозяйки галантерейной лавки, преподававшей Вальтеру музыку. У ограды они расстались.

— В следующий раз будешь жить у нас, — сказал Вальтер. — Обещаешь?

Андреас пообещал.

— И тогда уж останешься подольше.

— Ладно.

— Ну, всего тебе, езжай осторожно.

Внезапно Андреас поверил в то, что следующий раз еще будет. Он быстро обнял брата, и каждый пошел своей дорогой.

Андреас подумал о Дельфине, о множестве переездов, которые ей пришлось пережить в детстве. Ее детские воспоминания не были связаны с каким-то определенным местом. Она говорила, что везде чувствует себя как дома. Андреас задумался, преимущество это или недостаток. Возможно, было бы легче не иметь никаких корней. Как когда рассеивают прах умерших. Тогда они и всюду, и нигде. Его детство было похоронено в этой деревне вместе с родителями, но, когда он стоял у могилы, там не было ничего, кроме камня с именами и датами жизни. Здесь его воспоминания не становились ярче. Увеличивалось лишь чувство утраты. Наверно, ему не стоило возвращаться или надо было, как Вальтер, жить здесь все время. Тогда бы он постепенно привык к переменам, как привыкают к старению тела, в душе чувствуя себя одним и тем же с детства и до преклонного возраста.

В гостинице он собрал вещи. Спустился к стойке регистрации и сказал, что уезжает. Портье потребовалось много времени, чтобы выписать счет. Андреас взял с подставки открытку с пятью солнечными видами деревни: католическая и протестантская церкви, ратуша, конгресс-холл и крыльцо старого здания, с которого некий борец за свободу давным-давно держал важную речь. Наконец портье закончил подсчеты, Андреас поставил открытку на место и расплатился.

Легкое утреннее настроение прошло. Андреас чувствовал себя усталым и не знал, что делать. Не думая, никуда не стремясь, он поехал на запад. Слушал радио, классическую станцию, на которой сравнивали разные записи одного и того же произведения. Ведущая обсуждала с двумя музыкантами, мужчиной и женщиной, различия в интерпретациях. Одна казалась им слишком быстрой, другая — слишком медленной. Они критиковали чересчур выделявшихся солистов и оркестрантов, которые играли вяло, или неточно, или не с тем чувством. Андреас пытался услышать различия, но в большинстве случаев ему это не удавалось.

Чем дальше он уезжал на запад, тем хуже было слышно. Музыка все чаще прерывалась шумовыми помехами, потом внезапно заработала другая станция — французское радио, где крутили поп-музыку и двое ведущих, перебивая друг друга, взбудораженно несли какую-то чушь. Андреас вставил торчавшую в магнитофоне кассету. Это был курс немецкого, который они с Дельфиной слушали по пути в Швейцарию. Приятный мужчина, рассказывавший о том, как завтракает колбасой и сыром, доезжает до работы на автобусе, обедает в столовой, выбирая среди трех аппетитных блюд, и снова возвращается домой по окончании рабочего дня.

После ужина я сажусь перед телевизором и смотрю новости. Вечерние программы меня особо не интересуют, а интересные передачи начинаются, как правило, слишком поздно. Я рано ложусь. Ночь пролетает быстро. И когда утром звенит будильник, я не всегда чувствую себя выспавшимся. Следующий день проходит точно так же.

Андреас свернул на стоянку для отдыха. Сидел и слушал, как человек рассказывает свою жизнь. На последних фразах он весь сжался, его била мелкая, похожая на озноб дрожь. Сдавило горло, он начал всхлипывать — сухо и коротко. Когда наконец появились слезы, дрожь прошла, и он успокоился. Положив голову на руль, он долго плакал, точно не зная почему.

Запись продолжала играть. Когда Андреас снова пришел в себя, женщина с чрезмерно четким произношением говорила:

Я моюсь. Ты моешься. Он моется. Мы моемся. Вы моетесь. Они моются.

Он вынул кассету из магнитофона. Пошел умыться в небольшой туалет. Кассету он выбросил в урну, на которой на четырех языках было написано: «Спасибо». Сел за один из бетонных столиков, стоявших на ярком солнце. Немного отдохнув, поехал дальше.

За сто километров до Парижа Андреас свернул на запад. Ему казалось, он смотрит на себя с высоты и видит, как движется в темноте по незнакомой местности. Дорога долго шла через поля и леса, мимо заброшенных деревень. Изредка возникали города, и тогда на обочине появлялись световые рекламы дешевых отелей и торговых центров. Однажды Андреас чуть не заснул. Машина незаметно для него медленно выехала на полосу обгона. Лишь громкое, длительное гудение вывело его из забытья. Он резко повернул руль, «ситроен» качнулся и начал опасно вилять, другая машина обогнала его так близко, что они едва-едва не столкнулись. Сердце Андреаса громко стучало. Он опустил стекло. В салон ворвался теплый воздух, кузнечики стрекотали так громко, что их было слышно даже за гулом мотора.

Андреас снова включил радио. На «Франс культюр» шла одна из его любимых передач — «Du jour au lendemain».[14]Журналист задавал вопросы французскому писателю, имя которого Андреас ни разу не слышал и которого якобы невозможно было читать. Писатель давал пространные ответы, из которых Андреас — даже закрыв окно — понимал лишь половину. Раньше он был верующим, говорил писатель, даже хотел стать священником, но когда сам стал творцом, писателем, то начал сомневаться в Боге. Теперь он верит только в собственное «я», в жизненную энергию, которая сильнее мук и болей, сильнее окружающей всех смерти. Жизненная энергия одного человека в итоге оказывается сильнее абсолюта, подрывает его основы, заставляет его погаснуть, сойти на нет. Собственное «Я» с большой буквы, сказал он. Андреас позавидовал самоуверенности этого человека. У него собственный образ никогда не складывался с такой четкостью. Возможно, поэтому он и вел заурядную жизнь. Одинаковость дней была для него единственной опорой. Без места, без квартиры, без расписаний, регулярных встреч с любовницами и друзьями он был всего лишь крошечной точкой посреди неуютного, пустынного пейзажа.