Когда я расспрашивал Поля об этой проблеме Томаса, он рассмеялся:

— Это интервью было беженцам не на пользу, — сказал он и добавил: — Они хотели вывести его, но я не позволил.

Я спросил Поля, как это ему удалось, почему к его отказу прислушались.

— Не знаю, — пожал он плечами и снова рассмеялся: — Не знаю, как это вышло, но я много чего отказывался сделать!

* * *

Тем временем по всей Руанде было одно и то же: убийства, убийства, убийства, убийства, убийства, убийства, убийства, убийства, убийства…

ДАВАЙТЕ ПРИКИНЕМ: 800 ТЫСЯЧ УБИТЫХ ЗА СТО ДНЕЙ. ЭТО ЗНАЧИТ 333,3 УБИЙСТВА В ЧАС, ИЛИ 5,5 ОБОРВАННЫХ ЖИЗНЕЙ КАЖДУЮ МИНУТУ. Учтите также, что большая часть этих убийств произошла за первые три или четыре недели, и прибавьте к общему числу смертей несчетные легионы тех, кто был искалечен, но не умер от ран, а также систематические и серийные изнасилования женщин-тутси — и тогда вы сможете понять, что это значило, что «Отель де Миль Коллин» был единственным местом в Руанде, где целая тысяча людей, которым полагалось быть убитыми, собралась в тесном кругу? — и, как очень спокойно сказал Поль: «Никто не был убит. Никого не забрали. Никого не избили».

Вниз по холму от отеля, в потайном закутке Бонавентуры у церкви Святого Семейства, был радиоприемник, и, слушая СРТТ, он знал, как успешно шли убийства. Он слышал будничные рекомендации радиоведущих не оставлять ни одну могилу не заполненной доверху и более настойчивые призывы направить людей в то или иное место, где требовались дополнительные руки, чтобы закончить ту или иную «работу». Он слышал речи могущественных представителей правительства «Власти хуту», которые ездили по стране, призывая людей удвоить свои усилия. И гадал, скоро ли волна медленного, но неуклонного истребления беженцев в церкви, где он скрывался, дойдет и до него. 29 апреля СРТТ объявило, что 5 мая будет днем «чистки» с целью окончательного истребления всех тутси в Кигали.

Джеймс Орбински, канадский врач-терапевт, который был одним из полутора десятков сотрудников международных гуманитарных миссий, еще не уехавших из Кигали, описывал город как «буквально ничейную полосу». Он говорил: «Ветер был единственным живым существом, если не считать блокпостов, а блокпосты были повсюду. Интерахамве были чудовищны — кровожадные, перепившиеся, — и они то и дело пускались в пляс на блокпостах. Люди несли родственников в больницы и сиротские приюты. У них уходили не одни сутки на то, чтобы преодолеть две-три мили».

Даже если удавалось добраться до больницы, это ничуть не гарантировало безопасность. Когда Орбински приехал в больницу, где работали когда-то Одетта и Жан-Батист, он обнаружил, что она завалена мертвыми телами. Он отправился в сиротский приют, надеясь эвакуировать оттуда детей, и встретил там руандийского офицера, который сказал ему: «Эти люди — военнопленные, с моей точки зрения, они — насекомые, и их будут давить, как насекомых».

К концу апреля город был разделен надвое вдоль пересекавшей его главной долины: восточную часть, где жил Орбински, контролировал РПФ, а западная часть была под контролем правительства. МООНПР и горстка спасателей вроде Орбински каждый день по несколько часов тратили на переговоры, пытаясь договориться об обмене пленниками, беженцами и ранеными через линию фронта. Эффективность этих переговоров была крайне ограниченной.

— Я каждый день приезжал в церковь Святого Семейства, привозил медикаменты, составлял списки, — рассказывал мне Орбински. — Возвращаюсь на следующий день — еще двадцать человек убиты, сорок человек убиты…

Когда Поль вспоминал, как использовал свой телефон в «Миль Коллин», чтобы привлечь международное внимание к бедственному положению своих гостей, он сказал:

— Но, знаете, в церкви Святого Семейства тоже была рабочая телефонная линия, а этот священник, отец Венцеслас, ни разу ею не воспользовался. Подумать только!

Действительно, телефон в церкви работал. Даже Бонавентура Ньибизи в своем укрытии знал об этом, и однажды в середине мая ему удалось потихоньку прокрасться в церковь и добраться до него.

— Я позвонил в Вашингтон — в миссию USAID, — рассказывал он мне. — Они сказали: «Вы же знаете, какова ситуация. Как только вам представится шанс уйти оттуда, свяжитесь с ближайшей миссией».

Едва ли это можно назвать обнадеживающей вестью; но для Бонавентуры уже то, что ему удалось позвонить, что другие люди узнали о том, что он жив и где находится, было утешением.

Почему отец Венцеслас не поступил так же? Почему другие люди не поступали так, как Поль?

— Это загадка, — ответил мне Поль. — Любой мог бы это сделать. Однако, например, сам Венцеслас ходил с пистолетом, хоть он и священник. Не могу сказать, что он кого-то убил. Я ни разу не видел, чтобы он кого-то убивал. Но я видел его с пистолетом. Однажды он пришел ко мне в номер. Он говорил о том, что происходит в стране, как людей из церкви Святого Семейства — из его храма! — расстреливают солдаты в бронированных машинах. Он говорил, что ставит им выпивку, потому что они убивают людей. Я сказал ему: «Мистер, я с этим не согласен». А моя жена спросила: «Вы священник, почему же, вместо того чтобы носить с собой Библию, вы носите пистолет? Почему бы вам не отложить этот пистолет и не взять в руки Библию? Священника не должны видеть в голубых джинсах, футболке и с пистолетом».

Позднее Одетта поведала мне ту же историю и сказала, что ответил на это отец Венцеслас: «Всему свое время. Сейчас время для пистолета, а не для Библии».

Поль вспоминает тот разговор иначе. По его словам, отец Венцеслас сказал: «Они уже убили 59 священников. Я не хочу стать 60‑м». Поль возразил ему: «Если кто-то придет и захочет убить вас в эту минуту, неужели вы думаете, что с пистолетом вы не умрете?»

После геноцида Венцеслас при помощи французских миссионеров бежал в деревню на юге Франции, где ему было поручено активное пастырское служение. В июле 1995 г. он был арестован и обвинен в соответствии с французским законодательством в преступлении геноцида в Кигали, но его дело быстро замяли из-за каких-то юридических формальностей. Он провел две недели во французской тюрьме, после чего его выпустили и позволили возобновить служение. В январе 1998 г. Верховный суд Франции постановил, что он все-таки может быть обвинен. Его, помимо прочего, обвиняли в том, что он снабжал убийц списками беженцев-тутси, прятавшихся в его церкви, выгонял беженцев из укрытий на верную смерть, присутствовал при массовых убийствах, не вмешиваясь, саботировал усилия МООНПР по эвакуации беженцев из церкви и угрозами принуждал девушек-беженок заниматься с ним сексом. В 1995 г. две журналистки — руандийка, чьи мать и сестры были беженками в церкви Святого Семейства, и француженка — спросили его, сожалеет ли он о своих поступках во время геноцида. «У МЕНЯ НЕ БЫЛО ВЫБОРА, — ОТВЕТИЛ ВЕНЦЕСЛАС. — БЫЛО НЕОБХОДИМО ПРИТВОРЯТЬСЯ СОЮЗНИКОМ ОПОЛЧЕНЦЕВ. ЕСЛИ БЫ Я ИЗБРАЛ ИНОЙ ПОДХОД, ВСЕ МЫ ИСЧЕЗЛИ БЫ С ЛИЦА ЗЕМЛИ».

* * *

Последнее засвидетельствованное явление Девы Марии в святилище на вершине холма Кибехо произошло 15 мая 1994 г., в дни, когда на немногих выживших тутси этого прихода все еще шла охота. За предыдущий месяц в Кибехо были убиты тысячи тутси. Самое масштабное массовое избиение произошло в кафедральном соборе и длилось несколько дней, пока убийцы не устали работать руками и не предали здание огню, сжигая и живых, и мертвых. В дни, предшествовавшие поджогу, отец Пьер Нгога, местный священник, старался защитить беженцев и заплатил за это своей жизнью, в то время как другой местный священник, отец Таде Русинги-зандекве, по словам выживших, был одним из тех, кто возглавлял несколько нападений интерахамве. Одетый, как и члены ополчения, в наряд из банановых листьев, отец Таде, по слухам, сам держал винтовку и стрелял в толпу.