Прежде чем сообщить ужасные новости своей матери, Джудит пыталась предугадать ее реакцию: слезы, истерику, гробовое молчание или гнев. Но произошло то, чего она никак не ожидала. Розмари могла уйти из дому, могла послать за своим братом Оуэном, вызвать врача или, что куда более вероятно, адвоката. Но она лишь вымолвила:

— Что же мне теперь делать?

— Да ничего, мама. Что тут поделаешь?

— Но я и в самом деле не могу в это поверить. Только не твой отец. Скорее всего эта женщина окажется врачом, да, конечно, врачом. Среди врачей сейчас женщин гораздо больше, чем мужчин. Он наверняка консультировался с нею о чем-нибудь серьезном, он отправился узнать новости о каком-нибудь обследовании, и, видимо, новости оказались настолько обнадеживающими, что он пригласил ее на обед. Скорее всего так и было.

Джудит даже не подозревала, что ее мать может оказаться такой изобретательной. Нет, то, что она предположила, вполне могло произойти. Но сама Джудит в это не верила.

— Он не говорил мне, потому что не хотел беспокоить меня, — проговорила Розмари.

Тогда почему же он не рассказал тебе потом, хотела спросить Джудит, но знала, что у матери и на этот счет найдется какое-нибудь объяснение. Она вдруг задумалась над тем, что придумает отец в свое оправдание. У него-то побольше воображения, чем у матери, и он вполне может в этот момент сидеть в поезде и разрабатывать какую-нибудь правдоподобную легенду.

Джудит посмотрела на часы. Скоро семь. Ей очень хотелось выпить еще один бокал вина, но тогда она вряд ли осмелилась бы садиться за руль. Оставить автомобиль здесь и поехать на метро? Скорее всего. Не оставаться же здесь, когда речь идет о нешуточном семейном конфликте. Нет, конечно, нет! Она взглянула на свою молчаливую мать, которая сидела с каменным лицом, и вдруг заметила то, на что почти никогда не обращала внимания или чего вообще не видела: сколько же морщин на ее лице, как провалились ее глаза, как обвисли веки, как поник подбородок. Когда она перевела взгляд на ее руки, то, помимо искривленных ногтей, в глаза бросилось переплетение фиолетовых вен. Вены виднелись и сквозь тонкую ткань ее чулок. Она была так стара…

— Когда ты ждешь его домой?

Ее мать, казалось, совершенно забыла о таинственном докторе.

— Какое это имеет значение, во сколько я жду его?

— О, мама, хочешь, я останусь? — спросила Джудит, потому что знала, что должна была это спросить. То, что должно было произойти, было ужасно. — Я могу позвонить Морису. Машину я могла бы оставить здесь, возле дома.

Но Розмари внезапно проговорила:

— А как она выглядела, та женщина?

— Фрея сказала, что она была высокой и в темной одежде — ну да, и еще добавила, что она «уже в возрасте».

— Понимаю. — Ее мать посмотрела так, будто ничего перед собой не видела. — Мне что же, станет лучше, если она стара? От этого только хуже. Нет, я не хочу, чтобы ты оставалась, милая. Я сама встречу его.

За истекшие несколько минут ее старая мать не постарела; она как-то… выросла. В своем возрасте она наконец увидела, какой бывает жизнь.

В то время как его дочь проводила «расследование», Алан лежал в постели с Дафни. Они находились там с утра, не считая небольшого перерыва на обед в «Карлуччо», откуда возвратились ради того, чтобы вновь предаться любовным ласкам. Потом оба умиротворенно заснули. Вечером Алан спустился вниз и принес бутылку шампанского, которое еще днем поставил в лед, и отрезал два больших куска морковного пирога, который купил, пока они были в городе. Им нравился морковный пирог; это была одна из многих вещей, которые их сближали — причем оба были худыми и никогда не задумывались о своем весе. «Мы слишком старые для подобной ерунды», — сказала как-то Дафни. Шампанское наконец было выпито, пирог — съеден, и в девять Алан сказал, что ему пора. Он сам понимал, что не хочет никуда идти, но приходится. И что пока так будет лучше. Дафни надела халат и вручила ему связку ключей от наружной двери.

— Тебе может это понадобиться, — сказала Дафни. — Есть у меня такое предчувствие…

— Как-то не похоже на тебя.

— Да нет, как раз похоже. Не забудь: ведь я когда-то была гадалкой.

Он вспомнил об этом в метро — как раз, когда поезд проходил через Шейрсбрук. Там находилась школа, в которой он когда-то учился. Почему он вспомнил об этом, он не знал. Что такое предчувствовала Дафни? Ерунда какая-то. Он нащупал в кармане ключи вместе с ее карточкой.

Когда он вышел из поезда, на часах было десять тридцать. Алан чувствовал, что устал. Путь пешком на Трэпс-хилл был короче любых других маршрутов через Лоутон, но даже когда они жили на Харуотер-драйв, в самом конце Черч-хилл, он никогда и не думал взять такси. Теперь прошли годы, он сильно постарел, а в переулке стояло такси, словно приглашая его воспользоваться транспортом. Но Алан все равно отправился пешком и пока шел, думал о своей прошлой жизни. Говорят, она разом проносится в голове тонущего человека. Он вспомнил водоводы, учебу в школе, университет; Дафни, снова Дафни, расставание; затем Розмари и брак, дети, внуки, уход на пенсию. Как же мы все-таки отдаляемся от собственных детей, думал Алан. Его мало волновало, что сейчас думают о нем дети. Вероятно, они все-таки любили его. Волновался ли он о том, что думает Розмари? То, чего он хотел, хочет большинство мужчин, и эта простая истина поразила его в самое сердце. Они не хотят неприятностей, вот в чем дело, они хотят спокойной жизни без проблем, — и это для сильного пола звучало более чем странно…

В это время — с десяти до одиннадцати вечера — Розмари обычно ложилась. Так было всегда. Войдя в квартиру, Алан тихонько закрыл за собой дверь.

Она сидела в гостиной комнате. Дверь на балкон была открыта. На столе перед Розмари стоял полупустой стакан с красным вином. Есть люди, которые в моменты сильного волнения испытывают дрожь или какие-то болевые ощущения. Кто-то краснеет. Алан побледнел.

— Мне нужно выпить воды, — сказал он, после чего отправился на кухню и налил себе стакан.

Розмари ничего не ответила. Взяв бокал с вином в руку, она держала его, но так и не притронулась.

— Ты, видимо, что-то хочешь мне сказать, — проговорил Алан, вернувшись.

Она поставила бокал на стол и вглядывалась в него, обхватив пальцами ножку.

— Почему она? — вдруг сказала Розмари. — Это все, что я хочу знать. Если бы это оказался кто-то помоложе, то я по крайней мере могла бы понять, но почему она? Почему эта старая ведьма?

Он не стал спрашивать, откуда она узнала. Возможно, поговорила с Робертом Флинном. Теперь это было не так важно.

— Не стоит опускаться до оскорблений. Это вряд ли поможет.

— Есть еще кое-что, что я хочу знать. У тебя что же, были с ней отношения?

Он ожидал, что она его обязательно спросит об этом и произнесет именно такие слова. Он мог бы даже написать для нее сценарий беседы. За прошедшие недели и даже месяцы Алан, конечно, наговорил ей много лжи. Так много, что это даже вошло у него в привычку. Он обрел такой опыт, что мог врать с удивительной легкостью. Сейчас он мог бы все отрицать. Но ведь он так часто предавал ее. Неужели теперь он должен предать и Дафни?