полдень в тот же день в Чадане устраивается шествие музыкантов по улицам селения, жара по какому-то волшебству спадает и с неба начинают падать редкие капли веселого дождя. Шествие возглавляет духовой оркестр, исполняющий тибетские буддийские гимны, гимн Тувы и «When The Saints Go Marchinʼ In». Впереди несут бело-желтое знамя духового отделения кызылского музучилища, сзади к шествию пристраиваются чаданские детишки, смеющиеся молодые женщины и даже какая-то не совсем трезвая пожилая тувинка с сумкой, в которой звенят пустые бутылки. Пытается что-то спросить у растаманского вида музыкантов «Сан Ра трио». Чаданцы с любопытством рассматривают шествие. Много милиции. Говорят, что Чадан — наиболее криминальное селение Тувы и что чаданцы отличаются какой-то особой жесткостью. Ходят легенды о том, что это селение никто из завоевателей не смог взять, потому и «Чадан» означает «не смогли». Удивляет множество детей. Сайнхо поясняет, что матери получают дотацию на каждого ребенка из Москвы, рожать — выгодно…

К вечеру новосибирцы настраивают аппарат на построенной за день до того крытой деревянной сцене в форме пагоды. После речитатива лам — наше с Сайнхо выступление, в котором она не делает никаких скидок на неподготовленность публики, перед началом слегка объясняя пастухам и жителям Чадана, что такое лэптоп и какими музыкальными программами я воспользуюсь для живого музицирования в реальном времени.

После нашего выступления средних лет тувинка поинтересовалась, какого я вероисповедания, и угостила пивом. По ее словам, от меня исходит какая-то особая энергия, в связи с чем она предложила мне остаться — хотя бы до завтрашнего утра, и, глядя в глаза, пообещала зарезать барана и сделать всё, что полагается делать хозяйке для дорогого гостя. Может быть, вместо того чтобы множить усталые дополнения к истории утраченной любви и путешествия в воспоминания, и следовало бы остаться?

По пути в Кызыл мы с Сайнхо заехали в гости к ее бывшей соученице по музыкальному училищу, а ныне — директрисе чаданской музыкальной школы. Попробовал там впервые айран — тувинский кисломолочный продукт из козьего молока, а муж директрисы мне чуть было не подарил козленка. Правда, посмотрев мне в глаза, спросил, есть ли мне где зарезать его и освежевать в Кызыле.

В Кызыле в совершенно никем не охраняемом министерстве культуры и национальной политики (после Москвы с ее охранниками даже в кинотеатрах это выглядело совершенно неправдоподобно) нас приняла министр культуры, очень симпатичная дама с веером. Поправила меня: не «далай-лама», а «его святейшество далай-лама». Очень помогла нам с Сайнхо с обратной дорогой, подарила мне альбом по тувинской резьбе по кости, поднеся его завернутым в белое буддийское покрывало-рушник, похожее на то, что подарила мне и повязала на шею бабушка Сайнхо — старейшая женщина в ее роду. Вечером на стадионе Пятилетки нам с Сайнхо довелось участвовать в церемонии подношения портрету его святейшества Далай-ламы XIV в день его 70-летия шести стокилограммовых тортов:

От президента Республики Тува.

От членов его семьи.

От премьер-министра Республики Тува.

От членов его семьи.

От председателя Президиума Верховного совета Республики Тува.

От членов его семьи.

Огромные торты на сцену-скворечник выносили русские мужики — по виду театральные монтировщики, рабочие сцены в шортах и сандалиях на босу ногу.

После примерно часового низкого горлового пения тибетских и тувинских лам, сопровождавших церемонию, торты были разделены на кусочки, которые молодые монахи и сотрудницы министерства культуры и национальной политики в китайских платьях разносили по стадиону. Мне досталось два — и как музыканту, и как звукорежиссеру! Вот такое мирное и совершенно непафосное приношение. Sweet sacrifice. Сладкое жертвоприношение.

Техническая оснащенность звуковиков в Кызыле отставала от таковой их коллег, осуществлявших озвучивание концерта на Устуу-Хурээ, поэтому в пьесе на основе традиционной тибетской мелодии Амдо (Амдо — местность, где родился Далай-Лама XIV) пришлось играть одновременно на клавишах и на башкирском курае, перехватывая сустэйн-педаль левой рукой, чтобы правой запустить на лэптопе следующий сэмпл. Как и на фестивале Устуу-Хурээ, публика реагировала на пение Сайнхо очень непосредственно. Люди вскакивали с мест, взмахивали руками, аплодировали…

Удивительное смешение всего: музыка на лэптопе, юрты, электроника, афроамериканские фри-джазмены с дрэдами, полное отсутствие мобильной связи за пределами Кызыла, буддийские руины и гимны, ламы, солнечные батареи, субурганы, тусовщицы из Латинской Америки и Западной Европы, костер, ручей, соленый чай с мукой и молоком, совершенно доступное и никем не охраняемое министерство культуры и национальной политики…

В Сочи, куда я отправился по возвращении из Тувы, чтобы дать три урока игры на блокфлейте одному олигарху, я затосковал, глядя на эту жизнь телес, существующих как бы сами по себе, диктующих человеческим существам способ существования, modus vivendi. Зрелище это малоприятное, удручающее… Посидеть на берегу моря, сквозь шум волн расслышать пенье сирен не удавалось из-за мелкой дребедени: массовики-затейники постоянно устраивали караоке-конкурсы, перемежаемые шедеврами киркоровых и фабрик звезд; сопровождая все это скабрезными площадными шутками, герои из толпы ко всеобщему восторгу то совершали какие-то двусмысленные телодвижения тазобедренным суставом, то что-то сосали. Тогда я вернулся в номер, включил кондиционер и стал читать с экрана лэптопа рукопись романа Натальи Воронцовой-Юрьевой «Снег для Марины».

Подзаголовок очень оправдан. Автор, скорее всего не отдавая себе в этом отчета, повествует о том, «как в мясной избушке помирала душа». Можно было бы посчитать, что это книга о лесбийской любви, но, как мне стало впоследствии известно, автор романа так не считает. По ее мнению, это книга просто о любви. А я бы добавил — о телесной любви. О муках и страданиях тела, не одушевленного, а вместо этого обремененного все той же мелкой дребеденью повседневных забот, уродств женского коллектива с его плоскими шутками и тупыми разговорами. Книга не ограничивалась только лесбийскими взаимоотношениями, и «любовь» к мужчинам, детям, домашним животным и родителям носила тот же смутный, невменяемый, какой-то неодушевленный характер.

Жизнь и страдания тела. Тело с пониженным уровнем сознательности, интеллекта, — тело, которое живет в некоторой зыбкой стихии стереотипов поведения и страстей, безотчетных инстинктов. Страдания — бессмысленные, как зубная боль.

Будто бы я и не уходил с этого пляжа. Это чтение оказалось в высшей степени созвучно окружающей сочинской действительности. Та же бессмысленная маята неодухотворенной телесности. Вытапливание жиров под южным солнцем на лежаках у моря, обильная, ничем не ограниченная еда (шведский стол), танцульки по вечерам там же, примитивный флирт, экскурсии в виносовхозы и турецкие рынки — от скуки…

Хотя, что касается дискомфорта, казалось бы, должно быть все наоборот? Условия в Туве были далеко не комфортабельными по сравнению с двухкомнатным люксом сочинского отеля и отличным питанием