– Мне очень жаль.

– До нас доходили слухи, что милиция, повинуясь нацистским приказам, арестовала более десяти тысяч евреев – целыми семьями, включая новорожденных младенцев. Их держат в Зимнем Велодроме.

– Я знаю это место. – Голос девушки был исполнен скорби.

Фрелон кивнул.

– В прошлом году его превратили в тюрьму.

– Помню стеклянный купол, такой величественный…

– Сейчас его закрасили, чтобы не привлекать внимания бомбардировщиков союзников.

Лизетта вдруг пожалела, что вообще заговорила о лаванде.

– Что ж, надеюсь, это еврейское семейство в один прекрасный день еще вернется на свои лавандовые поля.

Фрелон бросил на нее мрачный взгляд.

– Не думаю. Если слухи правдивы, из лагерей не возвращаются.

Лизетта не хотела больше говорить на эту тему.

– А вы женаты? – спросила она, чтобы хоть что-то сказать.

– Была у меня на примете одна девушка, да времена нынче не те, чтобы загадывать далеко вперед. Может, как все закончится, я вам предложение сделаю. В конце концов, вы первая из всех наших гостей, кто и правда выглядит по-французски.

Лизетта засмеялась.

– А вы уверены, что тут безопасно вести подобные разговоры?

Стало уже светло, и девушка поразилась, как же высоко они забрались.

Сеньон лежал далеко внизу, а Апта она не разглядела. Усилия, потраченные на карабканье по крутому склону, были достойны результата. Лизетта и ее спутник очень быстро поднялись почти до гребня холма, у подножия которого там и сям располагались мелкие селения.

– Совершенно безопасно. Мы на землях партизан – маки. Вон там Боннье. А внизу Лормарин. – Фрелон скороговоркой выпалил еще несколько названий. Хотелось бы Лизетте как-нибудь побывать в этих местах. – Надо держаться тропы. Проголодались?

– Пока нет, – солгала она.

– Отлично, тогда можно потерпеть, пока доберемся до Боннье.

Обещанная Фрелоном телега ждала под присмотром какого-то крестьянина, который покосился на девушку исподлобья.

– Немцы реквизировали большинство наших лошадей, – пояснил Фрелон, когда она уселась рядом с ним на телеге. – Спасибо, – поблагодарил он крестьянина.

Тот молча кивнул и, не проронив ни слова, зашагал прочь.

– Простите его за неотесанность. Зато он ярый сторонник де Голля. Без таких, как он, маки не выжили бы.

Как только телега тронулась, Лизетта принялась рыться в сумке в поисках еды, что дала ей мадам Паскаль.

– Знаете, эти фермеры, они очень отважны, – продолжал Фрелон. – Мы вот скрываемся, крадемся во тьме, делаем все тайком, пользуемся условными именами, да и то шепотом. А таким, как он или мадам Паскаль, приходится жить у всех на виду, иметь дело с milice или немцами, если те вдруг заявятся в дом, лгать, не моргнув и глазом, зная, что на кону их жизнь.

– Жизнь?

– Ну да. Только неделю назад в соседней деревне одного человека расстреляли на глазах у его семьи лишь по одному подозрению в том, что он помог бежать нескольким участникам Сопротивления.

– Расстрел на месте?

– Если кто-то из деревни виноват, немцы карают всех, кто там живет. Вот почему люди вроде меня бегут прочь из семей, действуют тайно, – чтобы родные и соседи не поплатились за наш патриотизм.

Внезапно все опасности, о которых рассказывали на курсах УСО, стали для Лизетты чудовищно близкими. Фрелон умолк, но девушке и самой было о чем подумать. Тишину нарушал лишь стук копыт взбирающегося в горку пони.

Лизетта наконец различила вдали парящий в небе шпиль церкви в Боннье. Деревня плавно сбегала вниз с холма к равнине. Сердце твердило девушке, что она дома… хотя на самом деле она никогда не бывала южнее Парижа. Пасторальная Франция: беспорядочно разбросанные каменные строения, словно вытесанные из скал, яркие цвета, каменистые склоны, сосновые леса, возделанные равнины… Издали жизнь тут казалась мирной и пасторальной – однако со слов Фрелона вырисовывалась совсем иная картина.

– Отсюда пойдем пешком, – предупредил он. – И надо держаться начеку. Никому нельзя доверять.

– А как же пони?

Молодой человек спрыгнул с телеги.

– Кто-нибудь нашего четвероногого друга подберет. А нам дальше по дороге не стоит. Двинемся напрямик по склону.

– Там немцы?

– Нет. Хотя подчас я сомневаюсь, что хуже: немецкие солдаты или наши полицаи. И те и другие рады бы истребить всех маки. В деревне мы не знаем точно, кто друг, а кто враг.

– Тогда зачем мы сюда пришли?

– Решение принимал Роже.

– А долго мы тут пробудем?

– Одну ночь. Роже тоже сюда придет. Он никогда не проводит в одном и том же месте две ночи подряд. Но никогда не отказывается от постели.

– В самом деле?

Фрелон подмигнул.

– Уверен, вы скоро поймете почему.

Девушка засмеялась, удивленная намеком.

– Все маки Роже просто обожают. Он вам понравится. Если нас остановят, мы брат и сестра. Меня зовут Ален, а вас Анжелина. Мне двадцать пять, вам?..

– Двадцать четыре.

– Я родом из Апта, но вы учитесь на севере.

– В Лилле, – немедля откликнулась Лизетта.

– Вы его знаете?

Она кивнула.

– Чем вы занимаетесь в Лилле?

– Училась в университете, потом работала в Страсбурге. Сюда на юг приехала навестить вас перед тем, как ехать в Париж, на новую работу, но в той же компании, что в Страсбурге.

– Документы у вас в порядке? Разрешение на въезд в свободную зону, удостоверение личности?

– Да.

– Отлично. Тогда вперед.

Около часа они шли в обход деревни, только потом Фрелон со спутницей приблизились к низкой стене, ограждавшей каменный домик. На Лизетту повеяло запахом свежей выпечки. Аромат привел их через разросшийся сад к зарослям душистых трав у черного хода. Фрелон постучал.

– Кто там?

– Ален, madame. Добрались, наконец.

Голос его звучал естественно и небрежно. Дверь отворила невысокая толстушка.

– Ален! Входи, входи, добро пожаловать. А вот и твоя сестра. Добрый день, я о вас наслышана. – Толстушка впустила молодых людей в дом. Едва дверь за ними закрылась, все притворство было отброшено. – Никаких затруднений?

– Ни малейших, – заверил Фрелон.

– Я Анжелина, – сказала Лизетта. – Спасибо, что согласились приютить меня на ночь.

Хозяйка на удивление легкой походкой прошла в комнату.