этих ссылок, в статье, конечно же, напрямую не излагаются антисоветские мысли, но ясно, что критик указывает читателю, на какие моменты следует обращать внимание (см.: Бакрадзе, 2004, 580–590).

Интересно, что в своей статье Бакрадзе не оставляет без критических замечаний эпизод – восстание в тюрьме с участием самого Дата Туташхия, – создающий контекст для «советской» интерпретации и ожидания того, что Дата, после скитаний, примкнет к большевистскому «берегу» (т. е. признает революцию как единственный правильный путь)[84]. В советское время литературовед не может напрямую отметить несовместимость явных национальных/антиимперских настроений книги с эпизодами и фразами, наводящими на позитивные оценки большевизма. Но Бакрадзе отмечает, что описание тюремного восстания является лишним и эта глава не выполняет ту функцию, с которой вошла в книгу (Там же, 599).

И все же, с какой функцией вошли в книгу тюремные реалии, приводящие к революционной тематике? Можно подумать, что писатель не удержался и внес в роман свой жизненный опыт, использовал преимущество, данное собственной биографией, и описал в романе многообразные характеры, тюремный бунт, конфликтные ситуации и конфликты ценностей. Следуя сюжетной логике, появление тюремных эпизодов к концу романа связано с решением Дата Туташхия отсидеть срок, войти обратно в рамки закона, больше не быть преградой для имперской карьеры своего брата. Настораживает то, что именно этот сюжетный ход целенаправленно приносит в текст тему революции и однозначные позитивные коннотации при упоминании большевизма.

Приехав в Тифлис, чтобы сдаться закону, Дата становится свидетелем демонстрации протестующих. В тексте появляется прямолинейная критика царской власти и солидарность с демонстрантами, несущими красные флаги (Амирэджиби, 1982, 543–544). В тюрьме Дата становится соучастником восстания, он начинает прислушиваться к суждениям заключенных-большевиков. Между ними возникает взаимоуважение. Дата высказывает позитивные мнения о перспективах большевизма. И двое его друзей, значимые персонажи, Сандро Каридзе и Гоги Цуладзе, к концу романа совмещают свои патриотические суждения с политическими большевистскими убеждениями.

В последней главе романа создается хорошо развитая линия, поддерживающая советский идеологический дискурс и приоритеты соцреалистической литературы.

Можно ли рассматривать этот ход как создание текстового фасада, обеспечивающего публикацию произведения? Учитывая, что роман поэтапно писался и печатался в периодическом издании, доступ к грузинскому читателю роман уже имел – в первые годы публиковались части, содержащие национальный социокод, и только к концу текста автор вносит социокод, приемлемый для официального дискурса.

Такой социокод мог бы обеспечить – и обеспечил – широкое распространение романа в виде книги в Грузии и во всем Союзе. Ни в советское, ни в постсоветское время литературная критика не отзывалась на советский социокод, и автору не приходилось давать объяснения по этому поводу, так же как он не отмечал позже какое-либо вмешательство цензуры в процесс создания романа.

Можно сказать, что с таким развитием роман частично подчинился главному принципу соцреалистической доктрины, действовавшей в грузинской литературе советских времен, – созданию «советской» перспективы. При помощи этого принципа и была дозволена критика русского колониализма в Грузии XIX в. – финал текста должен был привести читателя к заключительной идее о том, что все муки остались позади, правда восторжествовала и советская действительность залечила все раны прошлого.

Хотя у романа «Дата Туташхия» все же не такой простой финал. Революционно-большевистская тематика является своеобразным ложным финалом романа, после этого автор делает ход, который возвращает повествование в начальное русло: Дата не примыкает к революционерам, его история не кончается в тюрьме, после побега и возвращения к жизни вне закона он становится жертвой злого замысла своего брата и умирает от руки собственного сына, который, в свою очередь, тоже является моральной жертвой и слепым оружием в руках Мушни Зарандия. После смерти Дата Мушни впадает в меланхолию, теряет смысл жизни и тоже умирает. Такой финал снова переносит проблематику романа в морально-философское измерение, возвращает нас к теме внутренней борьбы человека, к бинарной оппозиции протагониста – антагониста, к проблеме противостояния добра и зла, восстанавливает целостность текста. Часть, содержащая советский социокод, маргинализируется в тексте и, как показала литературоведческая реальность, созданная в Грузии со времен публикации произведения, не фигурирует при интерпретации текста[85], так же как не фигурирует обычно в читательском восприятии и в настоящее время. Это можно объяснить недоверием и игнорированием советской идеологизированной интерпретационной традиции, а также тем, что в глазах читателя антисоветские заслуги грузинских авторов перевешивают их уступки советскому дискурсу.

Чем объяснить появление советского социокода в романе? Равно допустимы разные объяснения: мимикрия, осознанный компромисс со стороны автора и адаптация к идеологическому контролю могли быть ответом, особенно если бы текст писался в сталинские времена, но все же это текст постсталинских времен «оттепели»[86] – когда, по крайней мере в Грузии, власть уже не диктует, что нужно внести в текст. Но она все же может постфактум продиктовать, что не нужно было вносить; так что можно допустить, что, опасаясь именно такой формы контроля, автор прибегнул к мимикрии, внес советскую тематику и соответствующие интерпретативные ключи, как своеобразный «страховочный» слой, в этот «многослойный», как отмечали критики, роман. Трудно поверить, что автор мог быть искренним при позитивных оценках большевизма и революции; но все же можно подумать, что такие оценки были настолько нормативными, стандартизованными, что, допуская в текст соответствующую тематику, автор соответственным образом допускал в нем и его единственно возможное позитивное восприятие; в таком случае можно говорить о гибридности текста, о сосуществовании в нем национальных и имперских дискурсов, советских и антисоветских кодов.

Такая гибридность одного из культовых текстов культуры национального нарратива указывает на гибридность и амбивалентность всей культурной системы, текстов и их интерпретаторов, культурных фигур и их почитателей, что, по разным признакам, стало особо заметным в постсоветские времена.

Библиография

Амирэджиби Ч. (1982) Дата Туташхия / Пер. с груз. автора. Тбилиси: Мерани.

Амирэджиби Ч. (1990) ჭაბუა ამირეჯიბი იხსენებს // გაზ. «თბილისი». 10.VIII. – Чабуа Амирэджиби вспоминает // Тбилиси: газета. 10.VIII. (Груз.)

Амирэджиби Ч. (2007) ამირეჯიბი ჭ. ნაფიქრალიდან. თბილისი: ჭაბუა. – Амирэджиби Ч. Из обдуманного. Тбилиси: Чабуа. (Груз.)

Бакрадзе А. (2004) ბაქრაძე ა. «ტარიგი ღმრთისაი» // თხზულებანი. ტ. III. თბილისი: ნეკერი; ლომისი. 578–601. – Бакрадзе А. «Агнец Божий» // Сочинения. Т. III. Тбилиси: Некери; Ломиси. С. 578–601. (Груз.)

Бардавелидзе Б. (1977) ბარდაველიძე ბ. ვინ ხარ შენ, დათა თუთაშხია?! // ლიტერატურული ნარკვევები. თბილისი: საბჭოთა საქართველო. 150–177. – Бардавелидзе Б. Кто ты, Дата Туташхия?! // Тбилиси: Сабчота Сакартвело. С. 150–177. (Груз.)

Гвердцители Г. (2005 [1997]) გვერდწითელი გ. ამბავი კეთილშობილი აბრაგის საგულისხმო ფათერაკებისა (1997) // ლიტერატურული ნარკვევები, პორტრეტები, პოლემიკა. თბილისი: მერანი. 384–392. – Гвердцители Г. История поучительных приключений благородного абрека (1997) // Литературные очерки, портреты, полемика. Тбилиси: Мерани. С. 384–392. (Груз.)

«Дружба народов». Первые полвека (1939–1989) (http://archive.is/W5B1L#selection-285.0-292.0).

Имедашвили К. (1976) იმედაშვილი კ. «ვწერ ახალ წიგნს». საუბარი ჭაბუა ამირეჯიბთან. 1976 // საუბრები. თბილისი: ნაკადული, 1990. 16–27. – Имедашвили К. «Пишу новую книгу». Беседа с Чабуа Амирэджиби, 1976 // Беседы. Тбилиси: Накадули, 1990. С. 16–27. (Груз.)

Кверенчхиладзе Р. (2005) კვერენჩხილაძე რ. მისჯის რეკორდი ანუ ეკლიანი გზით დიდებისკენ (ჭაბუა ამირეჯიბი) // წამების გზა (დახვრეტა, გადასახლება, დევნა) წ. II. თბილისი: ეროვნული მწერლობა. 299–306. – Кверенчхиладзе Р. Рекорд приговора или через тернии к славе (Чабуа Амирэджиби) // Пути мучений (расстрелы, ссылки, преследования). Т. II. Тбилиси: Еровнули мцерлоба. С. 299–306. (Груз.)

Махачадзе Ш. (2002) მახაჭაძე შ. მითი და რეალობა ჭაბუა ამირეჯიბის «დათა თუთაშხიაში». სადისერტაციო ნაშრომი. თბილისი: ქართული ლიტერატურის ინსტიტუტი. – Махачадзе Ш. Миф и реальность в романе Чабуа Амирэджиби «Дата Туташхия»: дис. работа. Тбилиси: Институт грузинской литературы. (Груз.)

Табидзе Н. (2016) ტაბიძე ნ. მოგონებები პასტერნაკზე // ცისარტყელა განთიადისას. ტიციანი და მისი მეგობრები. თბილისი: ინტელექტი. 307–409. – Табидзе Н. Воспоминания о Пастернаке // Радуга на рассвете: Тициан и его друзья. Тбилиси: Интелекти. С. 307–409. (Груз.)

Тварадзе Р. (1976) თვარაძე რ. «დათა თუთაშხია» // ცისკარი. № 3.