все прошло правильно. Мало ли что случится, мало ли что… К тому же у меня дома все вещи. И письма.

— Какие письма?

— Андрей, я не перестаю тебе удивляться. Письмо моей маме, что мы ночью уплываем, потому что тебе удалось бежать и оставаться здесь нельзя. Письмо твоей тете, что с тобой все в порядке…

Не переставая говорить, Лидочка начала ворошить бумаги на столе коменданта, вытащила чистый лист, взяла со стола перо, окунула его в чернильницу, изображавшую бочонок в лапах бронзового медведя, и протянула Андрею:

— Пиши, я чуть не забыла. Пиши: «Дорогая тетя, мне приходится уехать, потому что иначе меня обвинят в преступлении, которого я не совершал. Не жди от меня вестей в ближайшее время. Я жив и здоров. Как только очищу себя от подозрений, сообщу тебе. Твой любящий племянник…» и подпись.

Андрей покорно склонился над столом и написал требуемое.

— Место встречи — платан на набережной. В шесть вечера, — сказала Лида. Андрей кивнул. Когда он подписывался, дверь открылась. Вернулся Лев Иванович. Он выглядел виновато.

— Простите, дети, — сказал он, — но вам пора расставаться. Я видел автомобиль, на котором приехал господин Вревский.

— Но это же афронт! — воскликнул поручик Тизенгаузен, также вошедший в кабинет следом за комендантом. — Он конфисковал вчера автомобиль, притом совершенно незаконно, и уже на нем разъезжает. Я бы на вашем месте, Лев Иванович, задал бы в соответствующей инстанции вопрос: по какому праву следователь Вревский разъезжает на реквизированном моторе?

— Ах, оставьте, — отмахнулся комендант. — Лучше не связываться с этими крючкотворами.

— Как так не связываться! — вскипел Тизенгаузен. — У вас, военного коменданта, нет своего автомобиля, а какой-то следователь разъезжает, словно градоначальник, генерал Думбадзе.

— Ну ладно, ладно, — сказал комендант. — Андрею Сергеевичу пора идти.

Лидочка взяла бумагу, которую подписал Андрей.

— Это прошение на высочайшее имя, — сказала она.

— Правильно! — согласился Лев Иванович. — Надо принимать меры.

Полицейский, видно, почувствовав, что пришел его час, широко открыл дверь в кабинет и замер в дверях.

— Андрюшенька, — ахнула Лидочка, — я совсем забыла. Мама прислала пирожков с капустой.

— Не положено, — сказал полицейский от двери.

— Еще чего не хватало! — возмутился Тизенгаузен. — Ни в одном цивилизованном обществе подозреваемых не морят голодом!

— А кто их морит? — удивился полицейский.

Лидочка вынула один пирожок и протянула Андрею.

— Съешь по дороге.

— Я пошел, — сказал Андрей.

— Нет, так не годится, — расстроился Лев Иванович. — Попрощайтесь, дети!

Андрей поцеловал Лидочку в щеку.

— Черт возьми! — выругался Лев Иванович, готовый пустить слезу.

Андрей отпустил руку Лидочки. Она перекрестила его.

— Будь осторожен, — сказала она.

Лев Иванович отвернулся. Поручик Тизенгаузен вытащил серебряную расческу и начал поправлять пробор.

Андрей пожал руки обоим военным.

— Господин Берестов, — сказал комендант, — если следователь Вревский будет спрашивать, где вы были, отвечайте, что я снимал с вас допрос по поводу дезертиров.

— Разумеется. Я помню.

— Дай я тебя поцелую на прощание, сынок.

Комендант поднялся на цыпочки и чмокнул Андрея в губы.

Поручик Тизенгаузен щелкнул каблуками, прозвенел шпорами и подал худую холодную руку.

Полицейский посторонился, пропуская Андрея в дверь. Ладонь он держал на эфесе шашки.

Андрей обернулся. В прямоугольнике двери вслед ему сочувственно смотрели три человека. Как будто в пантомиме, где в финале актеры замирают.

Андрей спустился по лестнице и, выйдя наружу, задержался. Сунул руку в карман.

Полицейский неожиданно толкнул его в спину и грубо, беря реванш за долгое ожидание в коридоре, сказал:

— Руку вынь!

— Что же это такое! — возмутился Андрей, останавливаясь. — Я не могу вынуть носовой платок?

— Не знаю, что у тебя там. Иди.

Полицейский возвращал себе авторитет, потерянный в комендатуре. Не вынимая руки из кармана, Андрей пошел к проходу, что вел мимо комендатуры к полицейскому управлению. Он поднял голову и увидел, что Лидочка стоит у окна и смотрит вниз. Рядом с ней никого не было.

Андрей нащупал на портсигаре шарик. «Боже мой — какая она предусмотрительная, — подумал Андрей. — Я бы никогда не догадался настроить машинку».

— Сказал тебе — руку вынь! — рявкнул полицейский.

— Какую руку? — Андрей обернулся к нему и, глядя в его маленькие, настороженные глаза, нажал на шарик. Шарик поддался пальцу, и тут же окружающая действительность исчезла.

И Андрей начал проваливаться в знакомую уже, бесконечную пропасть.

На этот раз падение было куда более долгим и страшным — нечто могучее вертело Андрея, как щепку в потоке, причем вращение было не мерным и последовательным, а меняло направление так, что внутри все холодело и сворачивалось, как на высоких качелях… к горлу подкатывала дурь. А потом все пропало…

Андрей очнулся от удара — ибо, не удержавшись на ногах, он упал на каменную дорожку, что тянулась за комендатурой.

Было утро. Солнце поднялось невысоко, и в проходе за комендатурой была морозная тень, тогда как второй этаж здания был ослепительно освещен солнцем.

Если все правильно, то сейчас конец 1916 года, сказал себе Андрей и обернулся — нет ли там полицейского…

* * *

Лев Иванович, преисполненный сочувствия к дочери доброго знакомого, бубнил за спиной о том, что суд может посмотреть на это дело иначе, а хороший адвокат камня на камне не оставит…

Лидочка стояла вполоборота к нему, чтобы видеть, что происходит за окном. Когда в проходе показались Андрей и его конвоир, Лидочка подалась вперед, но, к счастью, Лев Иванович, который преодолевал сложное придаточное предложение, не заметил этого движения. «Ну, — шептала беззвучно Лидочка, — вот сейчас! Еще шаг, и будет поздно». Андрей взглянул наверх, но окно было закрыто и вряд ли он увидел Лиду. Рука его была в кармане. Рот полицейского открылся — он кричал что-то. Андрей обернулся к нему… что случилось? Неужели не действует машинка?

И в то же мгновение Андрей исчез.

Как будто лопнул большой мыльный пузырь. Лидочке даже почудился хлопок воздуха, который устремился в оказавшееся пустым пространство.

Хоть Лидочка ждала этого мгновения, даже торопила его, страшилась, что оно не наступит, исчезновение Андрея было столь окончательным и сказочным, что Лидочка в ужасе отпрянула от окна.

— Что случилось? — перебил сам себя Лев Иванович. — Ты слушаешь меня? Может, тебе лучше уйти? Пойди, отдохни, скажи маме, чтобы дала тебе валерьянки, скажешь?

Лев Иванович повел Лидочку к двери и потому не слышал приглушенных стеклом криков полицейского. Что касается Тизенгаузена, то он тем более ничего не слышал, потому что любовался Лидочкой и тешил себя абстрактными надеждами на то, что Андрея, хоть он и добрый малый, повесят и тогда можно прийти к Лидочке с искренними утешениями.

Тизенгаузен проводил Лидочку до выхода, посоветовал ей держаться молодцом, так как все