Рядом с книгами, на свободной половине полки, стояла фарфоровая кукла — большеглазая, большеротая, с белом с вышивкой крестьянском платьице. На пышном подоле можно было прочитать надпись: «Арту Слизняку от общины огородников Приречья, процветать вам и радоваться…»

Я хмыкнул. Кто такой Арт Слизняк, процветает ли, с какой стати община огородников решила одарить его фарфоровой куклой, как кукла оказалась на гостиничной полке…

Я нахмурился. Какая-то неправильность, какая-то темная ненужная мысль, скользнувшая по дну сознания, заставила мою кожу покрыться мурашками.

Что случилось? Что за слово заставило померкнуть радость этого утра? Погасило эйфорию?

Арт Слизняк? Никогда не слышал такого имени.

Приречье? Никогда там не был.

Огородники?

Я через силу усмехнулся. Отошел от полки, пересек комнату, не глядя под ноги, наступая на разбросанные вещи.

Осторожно сел на край кровати.

Взгляд мой возвращался к полке, будто примагниченный. Ора спала. Тяжелое ощущение не уходило.

Процветать вам и радоваться…

Кукла.

Кукла, вот это слово. Не произнесенное. Фарфоровая кукла.

Я тряхнул головой. Ерунда какая-то. При чем здесь…

Сладко посапывала Ора. Под платком возился совенок; я встал, зачем-то переставил клетку на подоконник. Прошелся по комнате; отыскал среди груды вещей на полу футляр с Карой. Вытащил глиняного уродца, посмотрел в ничего не выражающее безглазое лицо.

Предчувствие превратилось в чувство. Осознание было таким тяжелым и плотным, что даже отбрасывало тень — зловещую тень катастрофы.

Ответы на все вопросы были рядом, были здесь; следовало протянуть руку и взять их. Сложить фрагменты мозаики и рассмотреть картинку целиком; от осознания того, чтоя могу на ней увидеть, волосы зашевелились у меня на голове.

Наверное, я мог бы догадаться и раньше.

А может и нет. Возможно, мне следовало все это пережить — смерть Оры и ее возвращение. И эту ночь. И все, что между нами случилось. И все слова, которые мы сказали друг другу в те короткие моменты, когда губы наши были свободны.

И это утро. И это счастье. И танец одежды. Все это, пережитое мною впервые. Мною, внестепенным магом, которому можно, казалось бы, все.

Впервые в жизни я привязался к человеческому существу так сильно, чтобы потеря его была равнозначна для меня потере смысла, концу всей жизни. Мне вспомнился Март зи Гороф: «У меня была падчерица. Девочка четырнадцати лет, умница, тонкая натура… совершенно одинокая. Я приютил ее…»

Этот, каждую весну выдававший своему дракону по девственнице, едва удерживал слезы, вспоминая свою Елку. Девочку Елку, которая не прожила в его замке и месяца. Без которой он, презиравший всех на свете, чувствовал себя осиротевшим.

«Мне подсунули куклу… К каждому из препарированных — к каждому! — незадолго до похищения присасывался близкий друг, подруга, любовница…»

При-са-сы-вал-ся… Провоцируя любовь, провоцируя нежность, дружбу — все лучшие чувства, на которые жертва в повседневной жизни и способна-то не была. Как не имел друзей старикашка-купец, как не имела подруг ювелирша, как не любил родного сына Март зи Гороф…

Ора пошевелилась. Откинула со лба светлые волосы; села на кровати. Меня почти против воли захлестнула волна… нежности, вот что это было за чувство. Хотелось забыть все, ничему не верить, выбросить глиняного болвана, расколотить эту глупую фарфоровую куклу, уехать с Орой домой, как и собирался, будет зима, будет новая жизнь, спокойная, счастливая, полная смысла…

Ора встретилась со мной глазами. Улыбнулась; нахмурилась:

— Что-то опять случилось, Хорт?

— Случилось, — ответил я одними губами.

— Вы пугаете меня, — сказала она после паузы.

— Я сам испуган, — признался я.

— Не конец света, — она улыбнулась. — Я живая, Хорт, я не явилась из могилы…

Нанять карету прямо в «Суслике», завтрак взять с собой, не задерживаться ни на секунду. Поедим в дороге…

Ждать друг друга. Подолгу прощаться на крыльце. Потом торопиться домой, и всякий раз, снова встретившись, смеяться от радости.

Я опустил глаза:

— Ора Шанталья умерла.

— Хорт, — сказала Ора. — Это уже не забавно.

— Да, — проговорил я, разглядывая глиняного уродца. — Настоящая Ора Шанталья умерла. Возможно, ее давно оплакали и похоронили.

— Дальше, — сказала Ора с внезапной мягкостью.

Я посмотрел на нее. Она казалась заинтригованной. У нее даже глаза загорелись, и на секунду мне померещилось, что они действительно разного цвета — как у наследственных магов.

— Ора, — сказал я очень тихо. — Если у вас… если у тебя есть другое объяснение — я буду просто счастлив.

— Да? — все так же мягко удивилась Ора. — Я ведь еще не слышала вашегообъяснения, Хорт…

Я облизнул губы:

— Ора Шанталья — настоящая Ора Шанталья — умерла далеко отсюда… возможно, от долгой болезни. Возможно, от старости. И сабаяравнодушно зафиксировала ее смерть. А вы… назвались именем настоящей женщины, но не могли предположить, что она умрет, что я узнаю о ее смерти… и обо всем догадаюсь.

— То есть я обманщица? — поинтересовалась Ора.

Я молчал.

— Вот уж бред, — сказала Ора с отвращением. — Хорт, обязательно надо было испоганить это утро?

Я снова едва не поддался слабости. Взять с собой Ору и ехать домой…

— И кто же я, по-вашему? — Ора потянулась к своей сорочке. Нырнула в ткань, как в молоко, тут же вынырнула, повела плечами, позволяя легким оборкам улечься поудобнее на высокой, до мельчайшей родинки знакомой мне груди. — Кто я, по-вашему — авантюристка? Или ходячий мертвец? Кто я?

— Слуга Препаратора, — сказал я, глядя в ей в глаза.

Она на секунду замерла. Смерила меня внимательным портновским взглядом:

— Вы заболели, Хорт.

— Кукла, — сказал я. — Приманка. Я попался, как последний дурак… как до того Гороф. Как до него — два десятка неудачников.

Ора смотрела на меня, не мигая, а мне захотелось, чтобы она вдруг ударилась в истерику. Чтобы рыдала, браня меня нехорошими словами, обзывала дураком, порывалась уйти и больше никогда со мной не встречаться…

— Я не прав? — спросил я и сам услышал, как прозвучала в моем голосе неприличная надежда. — Я дурак?

Ора поджала губы. Раздумчиво покачала головой:

— Нет… не дурак.

— Объясни, почему я не прав? Разубеди меня?

— Зачем?

Действительно, зачем?