– Ничего, ничего, дорогие мои красавицы, – профессор оставался непреклонным, – денек поскучаете без Клима Кирилловича. Тем более у вас тут есть и студент Петя, и Прынцаев, и даже французский граф со своей подругой. Доктор же вернется непременно и скоро.

Мура поняла, что мужчины успели сговориться. Впрочем, ей это было на руку, и сейчас она только делала вид, что обижается: из-за отъезда Клима Кирилловича, хотя на самом деле даже радовалась, что может попросить его об одном одолжении.

– Брунгильда, доченька, – попросил ласково профессор старшую дочь, – не сочти за труд сходить с Машей на велопробег. Не надо все-таки обижать Ипполита. Он славный.

– Хорошо, папочка, я схожу, – ответила уныло красавица. Она вспомнила выскочившего из-под плавучей коряги отцовского ассистента, увешанного тиной и водорослями, с двумя трогательными ландышевыми букетиками в руках. Он действительно очень смешной и славный, и смотрел он только на нее, на Брунгильду. Да еще и пострадал от Муриной дворняги.

Брунгильда знала силу своей красоты и даже иногда желала бы уменьшить ее действие – мужское внимание ее временами утомляло. Вот, например, зачем ей нескладный студент Петя Родосский? Хоть он и крутится вокруг Муры, болтающей с ним как с младшим братом, но тайные пристальные взгляды он бросает на нее, на Брунгильду. Она же чувствует – и ей это неприятно. Совсем другое дело – граф Сантамери. Он почтителен и галантен, но, похоже, совершенно одинаково спокойно взирает на всех женщин – и на нее, и на Зизи, и на Муру. Всего один-два раза во взгляде, брошенном на нее, можно было прочесть нечто большее, чем обычная вежливость воспитанного человека. Красивое имя – Рене. Он кажется немного странным, не способным влюбиться и погруженным в какие-то свои тайные мысли.

О графе Сантамери думала и Мура, когда старательно переписывала в своей комнате буквы и знаки с листка, извлеченного из контейнера, пропустив загадочное «ТСД», чтобы избежать насмешек Клима Кирилловича. Кроме таинственной холодности графа Сантамери Мура находила и еще кое-что подозрительное в его поведении. Ей было неясно, зачем граф пребывает рядом с явно безразличной ему Зизи. Зачем он снял дачу рядом с ними, и зачем он ездил к грязной развалине, именуемой саркофагом Гомера? Зачем он там ползал, ощупывая все углы и поверхности? Искал ли он там что-то или, наоборот, стремился незаметно подложить? И почему он велел не выбрасывать палку – боялся, торопился на дачу?

Мура спустилась из своей светелки на веранду, подошла к граммофону и поставила пластинку. Вместе с чарующим, сильным и мягким голосом Собинова веранду наполнили потусторонние скрипы и скрежеты – казалось, тысячи кошачьих когтей вцепились в барабанные перепонки. Из открытых окон веранды бархатно-омерзительные звуки разнеслись по всей округе. Не было сомнения, что их услышали и на соседней даче. Они стали сигналом того, что на «Вилле Сирень» бодрствуют и развлекаются.

Профессор Муромцев и доктор Коровкин одновременно покинули веранду и устремились подальше от чудовищного раструба, исторгающего варварские звуки. Они поспешили собрать вещи, чтобы отправиться на станцию, – слава Богу, поезда до Петербурга отправлялись с вокзала каждый час. Впрочем, ими уже, кажется, никто и не интересовался...

Вскоре на веранде появились Зизи и граф Сантамери, который первым делом поинтересовался у Муры:

– Ну что, мадемуазель, ваша собака рассталась со своей противной палкой или еще держит ее в зубах?

Мура, борясь с охватившим ее волнением, улыбнулась:

– Слава Богу, отдала эту гадость. В обмен на обед. Я выбросила ее.

– А куда, позвольте полюбопытствовать?

Граф продолжал улыбаться обворожительно-застенчивой улыбкой. Брунгильде даже показалось, что он смотрит на ее сестру не так равнодушно, как всегда.

– Милый Рене, – пришла на помощь сестре Брунгильда, – не все ли равно? Важно другое – мне кажется, что вы уже не так сильно расстроены, как утром.

– Да, вы правы, мадемуазель, – согласился граф, – я уже и забыл о своем огорчении, что и немудрено в вашем обществе.

Брунгильда была довольна. Она чувствовала, что ее щеки розовеют, – саркофаг, кажется, единственная вещь, которая способна по-настоящему заинтересовать графа и сподвигнуть его на более внимательное отношение к окружающим.

– Кого интересуют собачьи кости? Какая ерунда, – наморщила тоненький, чуть вздернутый носик ослепительно белая Зизи. – Я принесла новую пластинку. Фирма «Экстрафон» – романс «Ямщик, не гони лошадей», самая модная в сезоне. Рене, – она нервно дернулась в сторону графа, – помогите мне!

Сантамери с готовностью направился к граммофону.

– Милый граф, – не отставала Мура, – разве вы не хотели посмотреть поближе на добычу Пузика?

– Теперь уже не хочу, благодарю вас, – Рене осторожно укладывал пластинку на круглое ложе граммофона, – не думаю, чтобы в ней было что-то особенное.

– Кстати, милый Рене, – продолжила вкрадчиво Брунгильда, пользуясь затишьем перед неизбежным прослушиванием очередного граммофонного шедевра, – саркофаг действительно выглядит очень древним. Неужели ему почти три тысячи лет?

– Насколько мне известно, ему лет шестьсот, но от этого его ценность не уменьшается, – охотно пояснил Рене, не оставляя своего дела, – по крайней мере в моих глазах.

– Мне нравятся варшавские пластинки, у них самое лучшее качество. Я привезу их в следующий раз. Кто знает, может быть, и я скоро смогу записаться на фабрике фирмы «Сирена-Рекорд»! Не поехать ли мне в Варшаву? – Зизи кокетливо поглядывала на Рене и притоптывала ножкой, откровенно демонстрируя модную шнурованную ботинку на французском каблуке, со светлым верхом и лакированным черным носком.

– Мы бы с удовольствием послушали пластинки с вашим голосом, это будет чудесно, не сомневаюсь, Зизи, – ответила Мура и осторожно спросила, повернувшись к Рене:

– Но как же это может быть? Где же лежало тело Гомера две тысячи лет?

– Оно лежало в другом саркофаге, Машенька, – Брунгильда улыбнулась графу, наконец закончившему ковыряться во вражьей силе, в граммофоне, – старый разрушился. Вместо него и изготовили новый, который мы видели. Но и он не вечный.

– А где же тогда тело? – озадаченно спросила Мура.

Граф Сантамери пожал плечами и отвернулся.

Зизи фыркнула. Из граммофона с очередным шипением и свистом полились страстно-горькие звуки. Беззвучно появившаяся Глаша с жадным вниманием уставилась на раструб граммофона. В ее темных глазах стояли слезы.

"Нет, здесь что-то не то, – размышляла Мура, глядя на граммофонных меломанов, на отошедшую подальше от граммофона Брунгильду, на последовавшего за ней графа. – С одной стороны, его отец якобы завещал разыскать и вернуть саркофаг в семейную собственность. Но граф не может связно и убедительно рассказать о том, что должно быть внутри саркофага. Очень странно и нелогично. С другой стороны, не является ли интерес к саркофагу маскировкой, прикрытием интереса к чему-то другому? Например, к бумаге, которая лежала под саркофагом в контейнере. Недаром первый его вопрос был именно о добыче Пузика. И еще – почему граф не захотел осмотреть контейнер? Боится вызвать подозрения? Или выработал какой-нибудь адский план, как добраться до бумаги?