В Гренобле друг юности действительно высадил ее, купил билет на поезд до Парижа и на самолет в Москву. Аля все время думала о том, как вернется домой к Лешке. И что он ей скажет. Может, ему и правда спокойнее без ее выходок?

В туалете аэропорта Орли она выкинула пакет с летними платьями, купальником, шляпой от солнца и прочими дорогими подарками Кольки Вандербильда. Пакет оказался слишком объемистым, он не пролез в урну, и пришлось поставить его рядом. Когда Аля, в ожидании своего рейса, решила еще раз посетить туалет, место уже было оцеплено и полицейские что-то тревожно кричали в свои рации, взмахами отгоняя любопытных.

— Простите, это мое, — попыталась объяснить Аля, догадавшись, что вся катавасия вызвана несчастным пакетом.

— Но, мадам. Но антрэ, — сказал ей чернокожий полицейский, то ли не понимая английского языка, то ли не расслышав среди писка раций и гула толпы.

«Ну вот, — отходя в сторону, обреченно подумала Аля, — от меня всюду одни проблемы. Лешку я бросила, в Кольке поселила пожизненный комплекс, а сейчас чуть не взорвала французский аэропорт. И ведь наверняка кто-то скажет, что я это все сочинила».

— Малыш, я же видел, что ты сама не своя, что тебе действительно надо развеяться, отдохнуть. Разве на яхте было плохо?

Вот и все, что он ей сказал.

— На яхте? Как ты думаешь, что было на яхте? Я отправилась туда с чужим мужиком — и ты меня отпустил!

— Что значит «отпустил», Алик? Ты взрослый самостоятельный человек. Не привязывать же мне тебя.

— Ты даже не возражал!

— Зачем мне было возражать, давить на твою волю? Ты сделала то, что тебе хотелось.

— А ты?

— А я поехал работать, потому что это было необходимо.

— И тебе было плевать, с кем и чем я в это время занимаюсь.

— Мне было не плевать. Но это не причина, чтобы ограничивать твою свободу. Лучше скажи — ты хорошо отдохнула?

— Да, — сказала Аля, — потрясающе. Послушай, — все-таки спросила она затем, — а если бы я не вернулась? Осталась с этим миллионером? Что бы ты сделал?

Антонов пожал плечами:

— Ничего.

— Ничего?

— Но ведь это было бы твое решение…

— То есть ты бы отдал меня без борьбы?

— Аля, ну что за глупые выражения! Я бы тебя не отдавал, потому что ты не вещь. Без борьбы — разве я боксер, а ты переходящий кубок? Да, я понял, что у тебя роман с этим немцем, что тебе не до меня. Да, меня это очень огорчило. Да, я надеялся, что ты вернешься. Но не отдавать, борьба — это дикость, каменный век.

— Ты не ревновал? Тебе было все равно? — Аля все-таки решила его добить.

— Мне было не все равно, но я не ревновал. Такой ответ тебя устраивает?

— Почему?

— Почему — что?

— Почему ты не ревновал?

Лешка задумался и, похоже, всерьез. Потом пожал плечами:

— Не знаю. Как-то не ревновалось.

— Что же у нас теперь будет? — спросила Аля.

— Ты о чем, глупышка? Все будет, как было. Даже лучше. Знаешь, я взял семейный абонемент в фитнес-центр. Юльку там учат плавать. Ты тоже можешь ходить. У них есть всякая гимнастика, тренажеры, массаж. Пойдем прямо сегодня вечером?

Вместо фитнес-центра с тренажерами Аля вечером закрылась в спальне и села перед телевизором. Показывали рекламу гнусовского детского центра «Маленький лорд». Юный пижон лет двенадцати, одетый в идеально сидящий смокинг и цилиндр, открывал высокую стеклянную дверь, небрежно отдавал цилиндр швейцару и проходил павлиньей походкой сначала в банк, где ему улыбались вылизанные девушки-служащие, потом в ресторан, где официант, почтительно склонившись, вручал ему меню и указывал что-то особо соблазнительное. Все это происходило под идиотски жизнерадостную мелодию песенки «С голубого ручейка начинается река».

Ролик заканчивался сценой, в которой герой сидел за столиком с дамой примерно Юлькиного возраста, одетой в стиле начала двадцатого века — изысканно и женственно. Они поднимали бокалы — и камера отъезжала, оставляя парочку в романтической дымке. Означал ли этот финал, что Шереметьев все-таки устроил в своем «Лорде» маленький воспитательный бордель?..

Аля прижала к себе декоративную подушку. Так она любила смотреть телевизор: забравшись с ногами на кровать и с подушкой на животе. Жаль, ужасно жаль так бездарно опошленную идею! Неужели детям хочется быть такими надутыми индюками? А может, пиаровская служба Гнуса — она у него собственная и очень напористая — введет этот образ в моду? И Юльке скоро начнут нравиться прилизанные мальчики в цилиндрах…

У девочки был вздорный папин характер — те, еще некорректированные, антоновские гены, — и Аля подозревала, что укротить ее в будущем сможет только такой же буйный Рыжий, какой и ей, Але, встретился когда-то на пути. Только такого мужчину Юля сможет полюбить, как ее мама любила папу…

Любила? Аля даже ноги спустила на пол, словно надо было куда-то бежать. Почему это она говорит в прошедшем времени? Разве она не любит Лешку? Не любила бы — не смогла бы терпеть все его закидоны.

Но закидоны остались в прошлом. А любовь?

Аля прошлась по комнате, сжимая подушку, как гармонь.

Любовь к Рыжему всегда была частью ее жизни. Она ждала его звонков из долгих командировок, бросалась к двери, когда он приходил — пусть пьяный, пусть из загула, но это был он, драгоценный и единственный, и другого такого ни у кого нет.

Рыжий тоже ее любил, но, наверное, иначе. У мужиков все устроено по-другому, им необходима своя личная территория, на которую посторонним вход запрещен. И жена тут тоже посторонняя. Так объясняла когда-то Але подруга детства Верочка, которая про любовь и человеческие отношения прочитала почти все книжки, что когда-либо были написаны.

Но он тоже всегда бросался к ней, и не было такого, чтобы они дома сидели по разным углам и занимались каждый своими делами. Не было — а сейчас есть.

Лешка много работает, и эти усилия приносят результат: он вытащил фирму из кризиса, и денег теперь становится все больше. И он не шутил, когда предлагал ей открыть магазин сумочек. Какой-нибудь женский булавочный бизнес он в состоянии ей купить.

Но она уже не хочет даже детский винный магазин. Пускай Гнус развлекается. Ей нечем заполнить свою жизнь, если она не любит Лешку.

Да, да, да. Вернее, нет. Она больше не любит его. Только поэтому стал возможен роман с англичанином Максимом и эта безумная история на яхте. Она реагирует на него, как на видимый раздражитель: вот пришел муж, надо подать ему ужин, достать чистую рубашку, положить носки в стирку. И отчаянно тоскует по тому Лешке, который был когда-то.

Как собака или кошка равнодушны к своему отражению, потому что оно не пахнет и не излучает живые флюиды, — так и она не чует в Антонове своего любимого Рыжего. Но что же это значит? Что он не настоящий? Что при клонировании он утерял какую-то необходимую часть человеческой натуры?