Брат улыбнулся.

— Я знаю, моя милая. Это было бы совсем на тебя не похоже.

— Я ни к кому не набиваюсь в компаньонки, — заявила она. На кончике языка вертелась фраза, что, приди ей в голову такая мысль, леди Калландра была бы первой кандидатурой. К счастью, Эстер удержалась от этих слов — иначе Чарльз, возможно, подверг бы сомнению целесообразность визита в Шелбурн-Холл. — Она вдова полковника Дэвьета, военного хирурга. Я хотела бы с ней посоветоваться о том, какой род занятий мне стоит выбрать.

Чарльз удивился:

— Ты в самом деле полагаешь, что это дельная мысль? Сомневаюсь. Конечно, ты вольна в своих поступках, но… Ты никому здесь не мешаешь. Мы с Имогеной так ценим твою помощь… Ты бросила все свои дела и вернулась в самый трудный для нас момент.

— Это же наше общее горе, — возразила она. — Я просто обязана была приехать. Но мнение леди Калландры многое для меня значит. Если не возражаешь, я отправлюсь завтра утром.

— Конечно… — Он помешкал. Вид у него был несколько смущенный. — Э…

— Да?

— Тебе… э… хватает денег?

Эстер улыбнулась:

— Да, спасибо. Пока хватает.

На лице Чарльза отразилось облегчение, и это окончательно утвердило Эстер в мысли, что чем раньше она сама начнет зарабатывать себе на жизнь, тем лучше. При всей своей щедрости Чарльз был стеснен в средствах. Семья имела возможность держать лишь кухарку, судомойку и трех служанок, одна из которых была еще и камеристкой Имогены. Единственным мужчиной среди слуг был дворецкий. Ни лакея, ни даже чистильщика обуви. Башмаками приходилось заниматься судомойке.

Имогена уже не так регулярно обновляла свой летний гардероб, да и Чарльзу подчас приходилось пользоваться отремонтированной обувью. Серебряный поднос для приглашений и визитных карточек с некоторых пор исчез из передней.

Когда Чарльз вышел, Эстер поднялась по лестнице в бельевую и застала Имогену за осмотром наволочек и простыней. Даже при таком скромном хозяйстве поддерживать белье в должном виде было довольно утомительно, особенно если учесть отсутствие в доме прачки.

— Извини. — Эстер пришла на помощь невестке. — Я решила немного погостить у леди Калландры Дэвьет в загородной усадьбе. Думаю, она подскажет, что мне делать дальше… — И, видя удивление Имогены, пояснила: — Надеюсь, она поможет подыскать мне место.

— О… — На лице Имогены возникло смешанное выражение радости и растерянности. Она понимала, что Эстер необходимо на что-то решиться, но не хотела расставаться с ней. Уже при первой встрече обе почувствовали, что станут близкими подругами. — Тогда тебе стоит взять с собой Гвен. К аристократам неловко отправляться без камеристки.

— Ничего подобного, — немедленно возразила Эстер. — У меня никогда не было камеристки. Что же до леди Калландры, то она равнодушна к условностям.

Имогена взглянула на нее с сомнением.

— А как ты собираешься одеваться к обеду?

— О господи! Сама, конечно!

Лицо Имогены слегка вытянулось.

— Да, милая, я тебя понимаю! Тебе так понравилось быть сестрой милосердия и шокировать тупое армейское начальство…

— Имогена!

— Но прическа! — не унималась та. — Представь, что ты садишься за обеденный стол, а волосы у тебя — словно ветром растрепаны!..

— Имогена! — Эстер кинула в невестку кипой полотенец. Большинство из них просто попадало на пол, лишь одно слегка задело локон Имогены.

В ответ Имогена швырнула в подругу простыню, достигнув сходного результата. Они взглянули друг на друга — и расхохотались. Затем в изнеможении опустились на стопки хрустящего крахмального белья.

Дверь отворилась, и на пороге возник встревоженный Чарльз.

— Что происходит? — осведомился он, неверно истолковав всхлипы обеих. — Вам дурно? В чем дело?

Тут он заметил, что женщины скорее смеются, чем рыдают, понял свою ошибку — и рассердился.

— Имогена! Держи себя в руках! — резко отчитал он жену. — Какая муха тебя укусила?

Имогена продолжала хохотать, не в силах остановиться.

— Эстер! — Чарльз покраснел. — Эстер, прекрати! Прекрати немедленно!

Эстер взглянула на брата и нашла его весьма забавным.

Чарльз с досадой фыркнул, списал все на женские слабости и вышел, плотно прикрыв дверь, чтобы слуги, боже упаси, не стали свидетелями этой нелепой сцены.

Эстер было не привыкать к путешествиям, да и переезд из Лондона в Шелбурн вряд ли можно сравнить с плаванием через Бискайский залив. Средиземное море, Босфор и Черное море — к Севастополю. Перегруженные транспортные корабли, ржание испуганных лошадей, теснота, отсутствие элементарных удобств — все это весьма трудно представить обычному англичанину, а тем более — англичанке. Путешествие в вагоне поезда было просто развлечением, равно как и поездка на двуколке от железнодорожной станции до Шелбурн-Холла.

Вот и величественный фасад особняка с портиком и дорическими колоннами. Кучер не успел подать гостье руку, так как Эстер, привыкшая во всем полагаться исключительно на себя, спрыгнула на землю, стоило ему натянуть вожжи. Он нахмурился и пошел выгружать багаж, в то время как лакей распахивал перед Эстер парадную дверь. Другой слуга принял у кучера сундучок и понес его вверх по лестнице.

Войдя в гостиную, Эстер обнаружила там Фабию Шелбурн. Комната, где встретила ее хозяйка, была изумительно красива, но в прекрасный летний день, наполненный ароматом роз и благоуханием свежей зелени, роскошный мраморный камин казался совершенно лишним, а картины на стенах смотрелись замочными скважинами в чужой и ненужный мир.

Увидев Эстер, леди Фабия улыбнулась, но навстречу не встала.

— Добро пожаловать в Шелбурн-Холл, мисс Лэттерли. Надеюсь, поездка была не слишком утомительной. Ах, дорогая, вы так растрепались! Наверное, на улице сильный ветер? Когда вы переоденетесь и приведете в порядок прическу, прошу присоединиться к чаепитию. Наша кухарка славится неподражаемыми сдобными лепешками. — Она улыбнулась с холодной вежливостью во взгляде. — Полагаю, вы проголодались, так что это весьма кстати. За столом будут и леди Калландра, и моя невестка леди Шелбурн. Кажется, вы еще с ней не знакомы?

— Нет, леди Фабия, но рада буду познакомиться. — Эстер присмотрелась к бархатному платью хозяйки, не черному, но сумрачно-фиолетовых тонов, с легким намеком на траур. Она уже слышала от леди Калландры о смерти Джосселина Грея, хотя подробности были ей неизвестны. — Примите мои глубочайшие соболезнования. Я понимаю, насколько велико ваше горе.

Фабия приподняла брови.

— Понимаете? — произнесла она с явным сомнением.

Эстер почувствовала себя уязвленной. Видимо, эта женщина считала свои беды единственными в мире. Какой эгоцентричной может быть скорбь!