— Ну и дурдом, — пробубнила Джил, за что схлопотала по новой.

Авалон опустил монетку в прорезь. Протарахтев по внутренностям механизма, дайм со звоном упал в монетоприёмник. Тогда предводитель Кошмаров задал свой вопрос:

— Что нам делать с этими двумя пленниками? — и нажал на одну из кнопок.

Вурлитцер зажужжал, пластинки задвигались.

— Постой-ка, — обратился Джикс к своему стражу. — Какая же это справедливость, если ваш вожак сам выбирает песню?

— Не имеет значения, чтó он там выбирает. Вурлитцер живёт своим умом.

Автомат наконец нашёл нужную музыку, и через маленькое окошечко Джикс увидел, как старинная виниловая пластинка опустилась на диск проигрывателя и к ней подвинулась игла. Зашипело, защёлкало, и надтреснутый голос запел:

— Отпусти меня, прошу...[14]

Толпа испустила единодушный стон. Авалон повернулся к своим подчинённым.

— Молчать! — прогремел он и выспренно произнёс: — Великий Вурлитцер выразил свою волю.

Стражи немедленно развязали пленников.

— Какое счастье, что великий Вурлитцер не сыграл «Вознеси меня на Луну»[15], — съязвила Джил.

Музыка продолжала звучать. Авалон подошёл к бывшим пленникам.

— Я думал, что Вурлитцер захочет держать вас в плену, пока мы не раздобудем ваше дурацкое ведро с монетами, но ему, видимо, безразлично, что с вами станется. Вы для него ноль без палочки.

— А с чего ты взял, что Вурлитцер — он? — ехидно поинтересовалась Джил.

— Темнота необразованная! — презрительно ответил Авалон. — К твоему сведению, Вурлитцер может быть и парнем, и девчонкой. Зависит от того, кто поёт.

Когда музыка отзвучала, Авалон вновь накрыл автомат, и вояки вернулись к своим привычным занятиям, которые мало чем отличались от времяпрепровождения детей Мэри, разве что разговоры и игры Кошмаров носили более грубый и буйный характер.

Авалон, верный приговору Вурлитцера, вздохнул:

— Ну так и быть, вы свободны.

Но к полному ошеломлению Джил юноша-ягуар произнёс:

— Я бы предпочёл остаться.

— Что?!

— Ты можешь идти, если хочешь, — сказал ей Джикс. — Я желаю познать учение Вурлитцера.

— Ну у тебя и шуточки!

— Я вовсе не шучу.

Авалон осклабился, явив миру нечто, напоминающее забросанные грязью железнодорожные рельсы.

— Ты хочешь стать одним из нас?

Джикс не ответил, но Авалон принял его молчание за согласие.

— Ну, тогда ладно! Не раскаешься, точно тебе говорю. — Он оглянулся на завешенный покрывалом музыкальный автомат. — Понимаешь теперь? Вурлитцер недаром разрешил тебе уйти. Он знал, что ты останешься. — Авалон с некоторым отвращением взглянул на Джил, затем ткнул пальцем в одного из стражников: — Ты. Возьми эту, отведи наверх и пусть катится.

— Нет! — отрезала Джил, вне себя от ярости на Джикса. — Думаю, я тоже останусь на некоторое время. Мне всё равно особо некуда спешить.

— Ну, тогда ладно, — отозвался Авалон. — Но боевую раскраску вы получите, только когда покажете, на что годитесь.

* * *

Оторву Джил нельзя было назвать хорошей девочкой. При жизни она служила для своих родных неиссякаемым источником всяческих неприятностей, а когда стала скинджекером, то и вовсе отбилась от рук. Она была уверена, что её кома явилась для предков истинным благословением, и единственное, чего не могла понять — почему они до сих пор ещё не выдернули вилку из розетки.

Она не задумывалась над тем, чем обусловлены социопатические черты её личности, были ли они врождёнными или явились реакцией на суровое окружение; она этого не знала и знать не хотела. Ей просто нравилось делать гадости. Джил была скверной девчонкой — так ей внушали все, и она сама прониклась этим сознанием.

«Жатва», то есть лишение жизни детей и перенесение их душ в Междумир, началась для Оторвы Джил как способ утвердить своё положение в высшем эшелоне власти: сперва у Мопси Капоне в Чикаго, а затем при Мэри — ласковой, заботливой, добрейшей и милейшей Мэри Хайтауэр, которая так любила всех детей без исключения, так хотела уберечь своих маленьких сыкунов от большого злого мира, что с этой целью благословила Джил на «жатву».

Джил не вдавалась в размышления по поводу того, почему ей нравится «жать». Она знала лишь, что в том, чтобы совершать ужасающие преступления и при этом ещё и получать за них признание и похвалу, есть некое особое удовольствие. Скверная девчонка никому и ни за что не призналась бы, что на самом деле «жатва» вызывает в ней смешанные чувства. Она отлично справлялась со своей совестью: когда бы та ни подымала свою уродливую голову, Джил проворно загоняла её пинками обратно, напоминая себе, что она, Джил, только до тех пор чего-то стоит, пока занимается своим ремеслом.

И тут вдруг откуда ни возьмись явился этот кошко-фрик, раззявил свою мерзкую пасть и заставил Джил взглянуть на себя в новом свете. Джикс назвал её охотницей и сказал, что ничего в этом зазорного нет; ей надо лишь сойти с проторённой ею дороги и найти лучшее, более благородное применение для своих наклонностей. А ведь ей никто никогда даже единым словом не намекал на то, что с нею ещё не всё потеряно. Неужели он и вправду верит, что она может стать лучше?

* * *

Джил настигла Джикса в одной из многочисленных потайных комнат, скрывающихся в подземелье Аламо. Здесь когда-то где хранились сёдла — половина из них рассыпалась в пыль, а вторая половина перешла в Междумир.

— Что это тебе в голову стукнуло? — накинулась она на юношу-ягуара, прижав его к стене. — На кой тебе понадобилось оставаться здесь, с этими полоумными?

Джил была в полной уверенности, что застала Джикса врасплох, но в действительности он предвидел её нападение. Он мог бы избежать конфронтации, но не стал этого делать. Пусть она выпустит пар. К тому же это был их первый физический контакт...

— Мэри в их руках, — ответил он.

— Да какое тебе дело до Мэри?!

Джикс выскользнул из рук Джил, развернул её к себе спиной и крепко, но нежно захватил её в «замок».

— Ты знаешь обо мне не всё, — сказал он.

Джил пыталась вырваться, но он понимал — она трепыхается только для виду. Если бы действительно хотела, то легко высвободилась бы.

— Чего не знаю? Что тебя послали сюда твои боги-ягуары?