Танец подходил к завершению.

– Миледи, ваше высочество, сегодня вечером вы сказали, что вступитесь за семью, которую станут осаждать, как только начнется Кровавая неделя.

– Я не забыла о них.

– Спасите семью Тиаррен, – шепнул я ей на ухо. – Всего одну семью.

Последние звуки танца повисли в воздухе, и она посмотрела на меня. Я поклонился, на этот раз подобающе, и ждал, что она подаст мне сигнал уходить. Но она ответила реверансом. Прежде чем музыканты начали играть следующую мелодию, она подняла руку, и все замолчали.

– Отец мой, ваша светлость, – сказала она чистым, не терпящим возражений голосом.

Ее отец стоял лишь в паре шагов от танцующих. Он холодно посмотрел на нее и сказал:

– Да, дочь моя.

– Я хочу попросить вас о милости.

– Сейчас не время, дорогая.

– Здесь в Рижу есть семья, которой грозит смертельная опасность.

Он засмеялся.

– Это Ганат Калила, дочь моя. Их участь в собственных руках – таков обычай сильного народа Рижу.

– И все же я прошу вас принять их под свою защиту.

В зале словно стало холоднее. Это была первая опасная проверка истинного ее положения в новом статусе.

Герцог улыбнулся, затем подошел и заключил дочь в объятия. Жест казался совсем невинным и даже любящим, но я видел, что он прижимает ее чересчур сильно.

– Милорды и дамы, простите мою дочь: она слишком юна и не знает жизни за пределами ее бывшего дома. Но мы научим ее, не правда ли?

Смех и аплодисменты. Словно ревели сотни гиен, почуявших кровь.

Валиана осободилась из его объятий.

– Драгоценнейший отец, вы правы. Мне есть чему поучиться. – Она встала перед ним на колени, сложив руки в знак смирения.

– Конечно, моя дорогая, мы понимаем, что…

– И все же, – сказала она.

В зале стало очень тихо.

– И все же я настаиваю на том, чтобы вы защитили семью Тиаррен. Их дом самым отвратительным образом осаждают разбойники в черном, а городская стража их не защищает.

– Это Кровавая неделя, дитя мое.

– Кровавая неделя еще не наступила, когда двери их дома начали закладывать камнем. Но городская стража им не помешала. Ваш слуга Шивалль должен был остановить их, но не сделал этого. И моим слугам воспрепятствовал.

В глазах герцога разгоралась ярость, тень опустилась на его чело.

– Шивалль! – взревел он, и в тот же миг рядом с ним очутился угодливый толстяк.

– Милорд?

– Ты это видишь? Моя дочь умоляет меня. На виду у всех этих людей она требует, чтобы я взял под защиту дом Тиаррен. – Он заговорил громче, обращаясь к собравшимся: – Достопочтенные лорды и леди, я хочу, чтобы все узнали: судьба дома Тиаррен заботит мою дочь, а отныне и меня. Я дорого ценю их жизни, как и жизни всех моих подданных, их будущее находится в моих руках и ничьих других. Я сделаю всё, чтобы воля моя свершилась. Вы слышали меня, достопочтенные лорды и леди?

В гуле одобрения Валиана поднялась с колен и улыбнулась.

– Благодарю вас, отец мой; проявив сострадание, вы еще больше возвысились в моем сердце.

Герцог улыбнулся ей в ответ, на этот раз вполне искренне. И это меня насторожило.

* * *

Кто-то дернул меня за рукав. Юный певец.

– Он желает говорить с вами прямо сейчас, – сказал мальчик.

Он подвел меня к столу неподалеку от возвышения для музыкантов. Оркестр продолжал играть, но Бал сидел у стола с кубком в руке. Я сел напротив, мальчик встал рядом с ним.

– Бал, это я – Фалькио…

Он не ответил, но коснулся руки мальчика и стал постукивать по ней пальцами, как прежде.

– Он узнал вас, – сказал мальчик.

– Почему он сам не говорит?

Бал широко разинул рот, и я увидел короткий обрубок языка.

– Святые угодники!

Голос Бала Армидора был слаще меда – благодаря ему он мог вырвать любую женщину из объятий супруга.

– Что с ним случилось? – горестно прошептал я. – Это сделали варвары?

Трубадур забегал пальцами по руке мальчика.

– Он сказал, что языка лишился в последнюю очередь.

– Что это значит?

Пальцы снова заплясали.

– Он пришел сюда много лет назад, собираясь идти на Восток. Остановился, чтобы сыграть для герцога в надежде заработать пару монет для дальнейших странствий.

– И что случилось?

– Герцогу очень понравилась его музыка, он не скупился на похвалы и награды. Предложил Балу стать главным трубадуром герцогства. Бал сказал, что благодарен за столь щедрое предложение, но что ноги его горят от желания как можно скорее отправиться в путь, как это бывает у любого трубадура.

Обеими руками Бал вытащил одну ногу из сапога. К голени была приделана деревянная ступня, инкрустированная золотом.

– Герцог не поскупился, решив эту проблему.

Бал вернул ногу в сапог и снова сжал руку мальчика.

– Затем Балу приглянулась одна придворная дама, которая ответила ему взаимностью. Герцог приказал им расстаться, ибо эта дама и в нем самом разожгла известный интерес. Взамен он предложил Балу одну из своих любовниц. Но когда Бал сказал, что глаза его принадлежат лишь Сенине, герцог оказался так любезен, что выколол ему глаза и отдал их этой даме. Но в своей бесконечной щедрости он возместил то, что отобрал.

Самоцветы в глазницах. Святые угодники, почему я не позволил Брасти убить этого ублюдка?

– Томмер, сын герцога, прикипел сердцем к Балу и попросил, чтобы тот обучал его музыке и истории. Глупец…

Бал больно сжал руку мальчика, но затем снова забегал пальцами.

– Бал согласился и принялся обучать мальчика. Он учил его музыке, пению и истории. Рассказывал о королях и…

– Плащеносцах. Он рассказывал о плащеносцах?

– Герцог вышел из себя и приказал прекратить уроки, – продолжил мальчик. – Но Томмеру было всего лишь семь лет, он не понимал, почему нельзя получить то, что ему хочется. Бал полюбил мальчика и продолжил рассказывать о плащеносцах втайне от герцога. Слуги Шивалля как-то прознали об этом, и на следующий день герцог отрезал Балу язык.

Я наклонился и схватил Бала за руку.

– Мне очень жаль, друг мой. Я думал… думал, что ты ушел на Восток и остался там.

Бал освободился и покачал головой.

– Он говорит, что в жалости не нуждается. А вы должны сегодня же уйти отсюда. Здесь нет ничего, кроме боли и смерти. Он говорит, что вам нужно вернуться к лорду-предводителю и принять предложение Тремонди.