Детство выпало отцу такое голодное, что он так за всю жизнь и не мог наесться – другой человек на его месте давно раздался бы лишней массой во все стороны, но папа оставался поджарым, стройным, быстрым. Он постоянно был в движении, терпеть не мог, когда «лежат без дела» и жил бы ещё, наверное, лет тридцать, если не больше, как вдруг за ним пришла смерть. Шальная какая-то смерть – напала без объявлений, не предупредила болезнью, даже знака не подала. Как будто шла, возвращаясь, от соседей – и заглянула к ним в квартиру между делом.

Папа только что вышел из ванной, полотенце повесил как всегда, на дверь – просушивать. Лёг на диван, – а ведь не лежал никогда, им бы с мамой, обратить внимание! – и сказал вдруг:

– Плохо мне что-то, Наташа.

Смерть топталась в дверях, думая, – то ли снять обувь, то ли так пройти?

– Может, «Скорую» вызвать? – спросила Викторию мама. Маруся в дальней комнате плела бисерный браслет – она без конца что-то плела, вязала, мастерила, рисовала, просто спасу не было от всех этих поделок, милых, но бессмысленных. Виктория лежала (она-то не считала это за грех) с книжкой на софе.

В общем, они с мамой слишком долго думали, и когда вызвали, наконец, Скорую, было уже поздно. Толстая, шумная, решительная врачиха выгнала из комнаты Викторию и заплаканную маму Наташу. Маруся ничего не понимала. Браслет был уже почти готов, мама, посмотри! Иди сюда! Бабуля! Да где вы все? А это кто?

Шумная врачиха выплыла из комнаты, от неё резко пахло духами. Папа умер в комнате с чужой тёткой: она проводила его, это лицо он видел перед собой в последнюю секунду – а не свою ненаглядную Наташеньку, и не дочку Викторию, для которой был в жизни всем сразу.

Духи-то какие мерзкие, правда, что душат.

Им бы оттолкнуть эту тётку, всё равно не сумевшую спасти папу. Броситься в комнату, зарыдать, взять за руку, проводить по-человечески. Не бойся, смерти нет!

Им бы раньше спохватиться – вдруг прислали бы другую бригаду, где, по совершенно случайному, счастливому совпадению дежурил какой-нибудь гений места, волшебник и реаниматолог Лев Львович Львовский. Он тут же понял бы, какое дать лекарство, куда поставить укол – и папа открыл бы глаза, и снял бы через несколько часов высохшее полотенце с двери, потому что был аккуратным во всём, а прежде всего – в мелочах.

Умер он на полу, потому что тётка-врач и её помощник, серьёзный строгий мальчик, сняли папу с дивана и пытались выгнать из него смерть какими-то манипуляциями, для которых нужно было лежать на ровной поверхности.

Так, на полу, он и остался лежать, а сверху тётка-врач прикрыла его скатертью – потому что ничего подходящего рядом не оказалось, вот она и стянула скатерть со стола. Льняную, с васильками.

Папа лежал в комнате под скатертью, а мама Наташа с Викторией (Виктория ещё зачем-то сказала тётке-врачу на прощанье «спасибо», и тётка кивнула, с достоинством принимая благодарность – она сделала всё, что могла, но тромб есть тромб, это нужно понимать) – сидели за стеной, пока одна из них, не вспомнить, кто, не решилась встать с места и войти в ту комнату.

Маруся от переживаний мгновенно заснула – с браслетом в руках. На коже – отпечатки бисера, похожие на аллергическую сыпь. Слезы катятся из глаз даже во сне.

Когда папы не стало, Виктория начала любить свою маму больше всех на свете. А прежде она любила только папу.

Старшая сестра Марина в детстве ревновала:

– Конечно, он тебя и в театры! И на каток!

В театре они слушали папины любимые оперы – три по кругу, каждый год. «Евгений Онегин», «Паяцы», «Трубадур».

Когда хор пел «Слыхали ль вы», Виктория понимала опять про львов:

– Слыхали львы за рощей глас ночной…

Потом хор уходил на второй куплет:

– Вздохнули львы…

Виктория вздыхала от скуки вместе со львами, о которых пел хор – но папа любил три своих оперы, и Виктория терпела их ради него, а потом научилась любить в память о нём.

На похоронах папы они с племянницей Леночкой виделись в последний раз, – с тех пор она только звонила, а года три года назад не стало уже и звонков. В день похорон Леночка стиснула Викторию в объятьях – как через мясорубку пропустила. Пахло от неё чесноком, и была она крепко беременной – уже через несколько месяцев родила свою первую девочку, а потом – ещё двоих, и у каждой девочки был свой папа, это если выражаться деликатно.

Вздохнули львы. Казнь египетская. Через детей ваших накажу вас.

И вот теперь Леночка почему-то пишет Виктории – пишет, а не звонит. Фамилия набрана латинскими буквами (русские имена, набранные латиницей, царапают глаза иголками).

На пороге комнаты появляется Маруся с подносиком – завтрак для мамы! Булочки подогретые, кофе свежесваренный, цветок в пробирке. Где бы взять нормальную дочь, чтобы собачилась с матерью с утра до вечера, просила денег, хлопала дверью, а не улыбалась заискивающе?

Впрочем, у Виктории для этого есть мама-подросток. Только что денег не просит, да и то не всегда.

Маруся ложится рядом с Викторией, пытаясь прижаться к ней всем телом. Тоже какая-то странность – взрослый человек так и не преодолел телесную зависимость от мамы.

– Я кинестетик, – объясняет Маруся.

«Я уехала во Францию, – пишет Леночка. – Девочки пока в России. Лада с отцом, Изида – с той бабушкой, Маргарита – с моей подругой. А я уехала, тёть-Вик, замуж вышла! Жду ребёнка. Надеюсь, будет девочка, я к ним уже привыкла, а с парнями даже не знаю, что делать. Я к тебе с просьбой. Привези мне Изиду. Ей пять лет, могут, конечно, со стюардессой отправить – но тут есть всякие по закону тонкости. Как бы разрешение нужно на вывоз ребенка. Я тебе доверенность отправлю. И деньги пришлю.

Очень скучаю по Изидке. Ей в Париже понравится.

Привезёшь, тёть-Вик? Поможешь? Ты маме обещала, я помню.

Целую, жду ответа.

Лена».

4

Изида – она же Исида – египетская богиня, воплощающая идеалы женственности и материнства. Носит головной убор в виде стула, точнее сказать, – трона, помогает роженицам и оберегает детишек, покровительствует рабам, девушкам и грешникам, умеет собирать убитого мужа по частям и возвращать его к жизни.

Почему Лене пришло в голову назвать дочку Изидой, Виктория и понятия не имеет – точнее сказать, она вообще не имеет никакого понятия о своих внучатых племянницах, но Лена почему-то делает вид, что тёть-Вик осознаёт, о какой из них идёт речь.

Ни одной из этих девочек Виктория не видела даже на фотографиях – уж сейчас-то, казалось бы, каждый может «налёпать», как выражалась бабушка, не только детей, но и снимков в любом виде. А вот Лена, видимо, не могла. Вскоре после похорон деда она продала квартиру и уехала куда-то в Камышловский район. Виктория пыталась её разыскивать, но Лена пряталась как участница программы защиты свидетелей. До Виктории лишь изредка долетали известия, одно другого хуже.