Но, как бы там ни было, отношения между мной и начальником колонии установились дружеские, производственно-плодотворные, и, когда он обратился ко мне с пустяковой просьбой заменить разболтанные электророзетки в его кабинете, я с готовностью согласился.

Утром «хозяин» уехал в УВД Ростова-на-Дону, вызванный туда своими шефами, оставив мне ключи от служебного кабинета, и в час «сиесты», когда контролеры покинули зону, отправившись по домам на обед, а моя бригада, как обычно, перекуривала под сенью забора, я отправился в жилую зону.

— Надень гимнастерку, — сказал мне на «вахте» начальник караула, — там хрен какой-то пасется… Чрезвычайно уполномоченный, как понимаю.

— Что за хрен?

— Комитетчик, из Москвы… В административный барак поканал, в кабинет «кума». Во, видал, какую нам пушку сдал на хранение… — И сержант продемонстрировал мне увесистую девятимиллиметровую «беретту» в хроме и с позолоченными вензелями на ребрах затворной рамы.

Я набросил на плечи гимнастерку одного из солдат отдыхающей смены и прошел сквозь решетчатые двери «вахты» в зону.

Прежде чем разобраться с розетками, сел в удобное кресло «хозяина» и осмотрел кабинет. Основательный сейф, стулья, письменный стол, вылизанный шнырем ковер, портрет железного Эдмундыча, телефоны, матюкальник «громкой» связи… На задней стороне матюкальника я различил два непонятных по своему предназначению тумблера. Нажав на клавишу питания, щелкнул первым, верхним.

В кабинете резко и отчетливо прозвучал незнакомый злой голос:

— И ты еще претензии, мне, мразь, предъявляешь!

— Какие претензии, Григорий Алексеевич?.. Просто… помочь ведь могли бы, не так разве? А теперь пятерку тянуть…

Разговор, судя по всему, шел из кабинета «кума». И вел его прибывший в зону гэбэшник с одним из зеков.

Я невольно усмехнулся. Вот он каков, тихий, интеллигентный «хозяин»… Умело контролирующий подчиненных с помощью технических средств прослушивания их кабинетов. Прав ротный: еще та лиса!

А вот и гнездо для наушника в динамике…

Грамотный старикан! С большим опытом тюремной чекистской работы!

Разговор между тем продолжался.

— Во-первых, — сказал комитетчик, — ты, Звягин, принципиально не прав. Мы тебе всегда помогали. Но помогали в тех случаях, когда ты нас ставил в известность… о своих художествах. А тут сам и контрабанду наладил тихой сапой, и сбыт иконок…

— Но вы бы мне запретили, ясный день!

— Неизвестно, Звягин, неизвестно… А во-вторых, почему мы не помогли? Откуда такая точка зрения? Ты получил всего пять лет, сидишь в колонии общего режима, работаешь в уютном медпункте, оперативному работнику стучать не призван, поскольку мы тобою рисковать не намерены, имея на тебя серьезные дальнейшие перспективы…

— Да какие там перспективы, Григорий Алексеевич!

— А в-третьих, — безучастно продолжил комитетчик, — кто знает, не будешь ли ты уже через месяц разгуливать без конвоя по улицам Москвы или Амстердама?

— Это… как понимать?

— Тебе известен осужденный Олег Меркулов? — прозвучал отрывистый вопрос.

— Ваш бывший? Полковник?

— Наш бывший.

— Ну да… Здесь он, в третьем отряде. Кукует.

— Обстановка вокруг него тяжелая?

— Не то слово! «Петушкам» — и тем легче.

— Понятно. Вот мы и проявим акт гуманизма. Освободим человека от страданий…

Пауза.

— Мокруха?.. — хрипло спросил Звягин.

Даже из динамика различалось его дыхание — затравленное, с одышкой…

Из меня буквально все антенны вылезли.

— Ну, друг дорогой, — вздохнул комитетчик, — тебе не привыкать, данную заповедь ты нарушал уже дважды… Что лично я в состоянии доказать с таким количеством обличающих…

— Ясно! Но тут не воля, тут зона!

— У меня хорошее зрение, — согласился собеседник. — Я вижу. Зона. Что значительно упрощает операцию.

— Как… упрощает? Это какой риск!

— Никакого. Риска. Вот тебе таблеточка. В воде или же в баланде растворяется моментально. Вечный сон наступает через три часа, а любое вскрытие констатирует смерть без каких-либо явных причин.

— Если по науке, то — картину внезапной смерти, — вяло поправил Звягин.

— С бывшим хирургом не спорю, — последовал учтивый комплимент.

— И каким будет вознаграждение?

— Будет, будет, — заверил комитетчик.

— Насчет Амстердама — серьезно?

— Ох, Звягин-Звягин! — донесся сокрушенный вздох. — Так тебе и не привился патриотизм… Не любишь ты Родину!

— Не столько Родину…

— А нас, да?

— Ну почему…

— Да ты, Звягин, не стесняйся, так и говори: век бы вас не знал и не видел, а я с тобой соглашусь, причем безоговорочно, но… никуда ведь теперь не денешься, дорогой ты мой стукачок, никуда!

— Так как насчет Амстердама? Затравочка? Сладкая сказка? Пища для грез?

— Я работаю с тобой уже шесть лет, — жестко сказал комитетчик. — Так?

— Ну.

— Что «ну»?

— Так, так…

— Я хотя бы раз тебя обманул? Пообещал и не выполнил?

— Нет.

— Тогда какие вопросы?

— Дьявол, — сказал Звягин вдумчиво, — порою обязателен в мелочах, чтобы кинуть по-крупному!

— Да ты просто философ! — рассмеялся гэбэшник. — Однако, философ, придется тебе поверить мне на слово, выбора у тебя никакого. Теперь так: я твой бывший следователь. Приезжал к тебе для выяснения некоторых эпизодов твоего уголовного дела.

— Это ясно, — сказал Звягин уныло.

— Меркулова уберешь дней через десять после моего приезда, не торопись излишне…

— И это понятно…

Я отключил матюкальник и вышел из кабинета, закрыв за собой обитую ватой и грубым дерматином дверь, — полагаю, не случайно «утепленную» таким образом.

Ремонт розеток я решил перенести на более позднее время, когда комитетчик покинет административный барак. Предосторожность, вероятно, напрасная, хотя — кто знает?

У «вахты» я столкнулся с жуликом Леней. Не глядя на него, произнес шепотом:

— Звягина знаешь?

— Медика?

Вопрос словно бы соскользнул у него с уголка губ.

— Да.

— И что?

— Стукач, — сказал я, покосившись в сторону административного барака. — Проверено.

— Вас понял, перехожу на прием.

— Надо выждать дня три.