Осуществить подобные предприятия было под силу только необычным воинам, но и вели их в бой отнюдь не обычные офицеры. И не приходится удивляться тому, что ветераны численностью в несколько сотен человек смогли под Намюром наголову разбить армию в несколько тысяч воинов, нанеся ей потери, в десять или одиннадцать раз превышавшие потери испанцев. Силы голландцев были практически уничтожены, шесть или семь тысяч осталось лежать на поле брани или же были взяты в плен и повешены.

Но шли годы – и с ними уходила былая слава. Рокот испанских барабанов и мерная поступь испанских пехотинцев уже не ввергали в почтительный трепет их противников. Неистовый взрыв энергии, распространивший славу испанского оружия по всему миру, потерял свою силу, и полуостров, погрузившись в дремоту, стал напоминать уснувший вулкан, все еще курящийся и временами сотрясающий почву, но никому уже не опасный.

Почему же это произошло? Возможно, в этом процессе сыграла свою роль религия. В те дни на Испанию наложила свою тяжкую длань католическая церковь. Религиозное рвение выродилось в слепой фанатизм и нетерпимость, и густая тень инквизиции заволокла страну. Вдохновение Изабеллы уступило место холодным и рассчитанным интригам Филиппа II. Своеобразие мышления и дух приключений заглохли в полицейском государстве, и новое поколение испанских офицеров уже не разделяло буйного порыва своих отцов.

Формализм и консерватизм, в которые все больше погружалась Испания к началу XVII столетия, как представляется, отражались и на ее военной машине. Тот факт, что, несмотря на огромное количество драгоценных металлов, вывезенных из испанской Америки, почти непрерывные войны XVI и начала XVII столетия ввергли страну в нищету, несомненно является фактором, способствовавшим, но никак не способным сам по себе объяснить деградацию испанского оружия.

Безусловно, рядовой солдат в этом нисколько не виноват. Он не утратил ни грана своей стойкости и отваги, что и доказали старые испанские tercios при Рокруа[17]. В течение полутора столетий испанский солдат удерживал свою репутацию лучшего пехотинца в мире. Спустя три столетия ему пришлось снова доказывать в ходе горькой и кровопролитной гражданской войны, что он ничуть не утратил боевых качеств своих предшественников.

Как бы то ни было, военная инициатива ускользнула из рук испанцев. С ней ушло также и самое ценное – вера испанского солдата в то, что он превосходит любого воина на земле.

Как и можно было ожидать от столетия, на протяжении которого почти каждая страна в Европе вела кровопролитные войны, страницы истории XVII века изобилуют именами прославленных солдат. Мориц Оранский, Тилли, Валленштейн, Тюренн, Конде и Вобан – все они в те или иные годы этого века прославились как мастера военного искусства. И все же среди всех этих великих солдат имена двух военачальников стоят особняком – это Густав-Адольф и Оливер Кромвель; один – монарх, другой – деревенский помещик (чья деятельность стоила его суверену головы). И все же у них было по крайней мере одно общее: вера в ударную мощь кавалерии и вера в непобедимость дисциплинированных и богобоязненных солдат, сражающихся во благо протестантизма.

Первому из них, Густаву-Адольфу, прозванному Львом Севера, судьбой было предопределено играть значительную роль в масштабной полурелигиозной борьбе, получившей название Тридцатилетней войны[18], которая охватила большую часть Запада и ввергла в запустение большую часть Германии. «Лучше править пустыней, чем страной еретиков» – был лозунг Фердинанда, императора Священной Римской империи; кальвинистский же генерал граф Петер Эрнст Мансфельд не без основания получил прозвище «христианского Аттилы». Эти два факта лучше всего характеризуют дух этой войны и жестокости, которые практиковали обе стороны, повторяя, только в большем масштабе, самые ужасные из испанских зверств в Нидерландах.

Причины, приведшие к Тридцатилетней войне, слишком сложны, чтобы обсуждать их здесь. Религия и международная политика в них неразрывно связаны, а мотивы участия в ней шведского короля Густава достаточно неопределенны. Обычно в исторических исследованиях он предстает защитником протестантизма от сил католицизма, однако он был прежде всего шведом, и хотя он глубоко воспринимал религиозные проблемы, раздиравшие тогдашнюю Европу, но шведские притязания на севере были его главной заботой, а больше всего его занимало желание превратить Балтийское море во внутреннее шведское озеро. Швеция на заре своей истории как государства, в XVII столетии, включала в себя обширные территории, которые она в сражениях отбирала у своих соседей. Однако, сколь бы эффектными ни были успехи Густава на севере, основным его свершением была краткая двухгодичная кампания в Германии. Его победы в корне изменили весь ход войны и вывели шведскую армию на первое место в Европе.

При всем том, что крепкое шведское крестьянство было великолепным солдатским материалом, секрет успехов Густава заключался в военных реформах и в том вкладе, который он лично внес в выработку усовершенствованной военной тактики.

Даже к концу XVI века построение войск на поле боя продолжало базироваться на старой испанской системе. Пехота обычно выстраивалась в центре большой прямоугольной «рати», пикинеры посередине, прикрытые бастионами «фортов». Перед таким строем обычно помещалась артиллерия, прикрываемая цепью стрелков, а кавалерия, составлявшая в среднем четвертую часть численности всей армии, располагалась на флангах или в тылу.

Неспособная, как правило, прорвать плотный строй пикинеров, кавалерия стала все больше вооружаться пистолетами, а палаши с копьями отодвинулись на второй план. Кавалеристы, облаченные в солидную броню, защищающую их от мушкетного огня, действовали вытянутыми в глубину эскадронами. Эти эскадроны на рысях приближались к вражескому строю, и, по мере того как каждая шеренга оказывалась перед пикинерами, они разряжали в них свои колесцовые пистолеты (каждый конник имел два, а порой и четыре таких пистолета) едва ли не в упор, а затем разворачивали коней и оттягивались в тыл строя, предоставляя возможность следующей шеренге проделать то же самое.

Доспехи, принятые в кавалерии в начале и середине XVII столетия, состояли обычно из нагрудника и наспинника, надеваемых чаще всего на куртку из толстой кожи. Такая солидная подложка в виде куртки представляла собой довольно хорошую защиту от сабельного удара и зачастую использовалась даже без кирасы. Самым распространенным шлемом была «раковая шейка», с пластинчатым прикрытием шеи и подвижным протектором для носа. Высокие кожаные сапоги и поножи завершали облик кавалериста.