В целом мысль о сборном характере Киевского летописного свода XII в. оказалась продуктивной, хотя членение его на отдельные летописные повести и хроники вызвало серьезные дискуссии. Сказанное относится также к местной приуроченности ряда произведений и их характера.

В свое время Н. И. Костомаров, К. Н. Бестужев-Рюмин и другие исследователи летописей обратили внимание на наличие в Киевском своде известий, которые могли происходить из черниговских, переяславльских, новгород-сиверских, суздальских, новгородских, волынских, галицких и смоленских записей. Попытки А. А. Шахматова, М. Д. Приселкова выделить комплекс сообщений некиевского происхождения привели их к выводу, что основой для них послужили Галицко-Волынская летопись, Черниговская летопись Ольговичей, Переяславльская и Владимиро-Суздальская летописи.

Последующие летописеведы, не возражая в принципе против возможности использования в Киевском своде местного летописания, не исключали и другой путь (устный) поступления информации к киевским летописцам. Б. А. Рыбаков заметил, что практически все записи о событиях в Галицкой земле 70–80-х гг. XII в., которые присутствуют в Киевском своде, могут быть связаны и приездом в Русь кого-либо из галичан: Ольги Юрьевны — дочери Юрия Долгорукого; Владимира Ярославича — сына Осмомысла; Олега «Настасича» — сына Осмомысла; Романа Мстиславича.[244] Использование устной информации, поступавшей в Киев из отдельных русских земель, в киевском летописании XII в. не исключал в свое время и Н. И. Костомаров.[245]

Не может быть и наименьшего сомнения в том, что в Киев, как столицу Руси, стекалась самая широкая и разнообразная информация со всех уголков Руси разными путями и в различной форме. Она собиралась канцелярией великокняжеского двора, митрополичьей кафедрой, Киево-Печерским монастырем, который находился в постоянных тесных связях со всеми землями, а также фамильными княжескими монастырями. Информированность киевских летописцев нередко была более полной, чем удельных.

В этом отношении кажется совершенно справедливой мысль А. Н. Насонова, полагавшего, что не «переяславльские своды» лежат в основе киевского летописания XII в., а наоборот, они сами, если вообще можно говорить об их существовании, базировались на киевском летописном материале.[246] То же самое можно сказать и о летописании других русских центров.

Б. А. Рыбаков считает, что русское летописание XII в. отличалось от старого монастырского летописания XI в. настолько же, насколько сами княжества-отчины самостоятельные королевства XII в. отличались от Киевской Руси. Никого уже не удовлетворяла единая летопись единого государства; каждый князь создавал свою, личную летопись.[247]

Во многом это справедливо, нельзя только абсолютизировать самостоятельность русских княжеств. Вожделенной мечтой почти каждого из удельных властителей был Киев. Правя в своих землях, враждуя между собой и киевским князем, они зорко следили за тем, что происходило в столице Руси, и стремились овладеть киевским престолом. При достижении этой цели вместе с князем в Киев перемещалось все его окружение, в том числе и личные историографы. Как князья, перейдя в Киев, превращались из автономистов в решительных защитников общерусских интересов, так и их летописцы становились историографами всей страны. Несколько преувеличенной кажется и утверждение, что горизонт удельных летописцев ограничивался территориальными пределами земли или личными деяниями своего сюзерена. Бурный период феодальной раздробленности не предполагал такой исключительной замкнутости. И деяния князей выходили за тесные земельные пределы, и освещение их в летописи отражало сложные политические связи княжеств. По-прежнему сохранял значение общерусского центра летописания Киев.

В фундаментальном источниковедческом труде, посвященном киевскому летописанию XII в., Б. А. Рыбаков, основываясь на достижениях своих предшественников А. А. Шахматова, М. Д. Приселкова, А. Н. Насонова, Д. С. Лихачева и других, воссоздал достаточно полную и реалистическую картину сложения Киевского свода конца XII в. Согласно историку, в него вошли: 1) Свод архимандрита Печерского монастыря Поликарпа 1170 г., который вобрал в себя княжескую летопись Святослава Ольговича, фрагменты летописания Юрия Долгорукого и Андрея Боголюбского (до 1159 г.), летопись Петра Бориславича и так называемую «царскую летопись» Андрея и Глеба Юрьевичей (до 1170 г.); 2) Хроника великого князя Святослава Всеволодича до 1194 г.; 3) Летопись Рюрика Ростиславича 1190–1196 гг.[248]

Таким образом, Киевский летописный свод конца XII в., составленный выдубицким игуменом Моисеем, представляет собой совокупность летописей, написанных разными авторами и для разных заказчиков. Отсюда их идейное и стилистическое разночтение, позволяющее сравнительно легко опознать принадлежность летописцев к окружению того или иного князя. Летописцы «Владимирового племени» симпатизируют наследникам Мономаха и в не очень хорошем свете показывают их противников. В свою очередь, летописцы черниговских Ольговичей подчеркивают особые заслуги своих князей. Разумеется, при составлении отдельных княжеских летописей в большие своды вполне возможной была определенная редакционная обработка текстов с позиции летописца-составителя. Об этом, в частности, говорят содержательные нелогичности, разрывы изложения редакторскими вставками, противоречивость оценок деятельности князей и др. И все же подобные вмешательства в тексты летописей были минимальны и не привели к потере их авторских особенностей.

Киевский летописный свод конца XII в. охватывает более чем восьмидесятилетний период истории Руси. Начинается он комплексом записей 1118–1139 гг., который условно можно назвать летописью «Володимирового племени». В ней описаны заключительные восемь лет княжения великого князя Владимира Мономаха, а также киевские княжения его сыновей — Мстислава и Ярополка. Об авторе (или авторах) этой части свода что-либо определенное сказать сложно. Не исключено, что им был тот же летописец, который редактировал (под присмотром Мстислава) «Повесть временных лет». Он определенно из близкого окружения Мономаха, по существу, восторженный его почитатель.

Рассказывая в статье 1123 г. о соперничестве Ярослава Святополковича и Андрея Владимировича за Владимир-Волынский, летописец не скрывает своих симпатий к Андрею. Коварное убийство Ярослава он относит на счет Божьего наказания за то, что тот не преодолел свою гордыню и не проявил должного смирения. Владимир и его сыновья представлены в этой не очень прозрачной истории как защитники справедливости, которым помогал сам Бог.