Писатель хотел показать, что его герой ни в коем случае недотягивает до Эмиля. Еве не соответствует Адам. Несостоятельность мужчины — тот страшный вывод, который подсказывал читателям Карамзин самой смертью героини. Эту тему — чувствующая женская натура при недостойной ее мужской — Николай Михайлович подарил русской литературе на столетие вперед. Словно завязал узелок на платке. Безобидная с виду повесть знаменовала страшный национальной комплекс — отказ мужчины от ответственности. И как результат — гибель героини.

Но в поступке Лизы сокрыт и иной смысл. По своей воле прекращая жизнь, она как бы присваивала права полноценного человека. Такая позиция Карамзина заметно отличалась от рассуждений Руссо: ведь Софи «терпеливо сносит несправедливость других, такова милая природа ее пола… Никогда не унижайте мальчиков в той же мере, внутреннее чувство поднимается и протестует в них против несправедливости; природа не создала их для того, чтобы терпеть ее»[180]. Оказывается, природа не создала для этого и женщин.

Так, в русской художественной прозе Нового времени совершилось признание женской личности. Признание по-настоящему трагическое. Ведь нежная, кроткая, гордая и зависимая героиня не может существовать одна. Грустная история, над которой рыдали барышни, оказалась обращена к сильному полу: хотите убежища, дайте его сами.

Смех — быстро изнашиваемое платье. Эпохи меняются, и то, что смешило дедушек, может показаться внукам странным и даже неприятным. Сразу же после появления списков комедии А. С. Грибоедова современники начали обсуждать ее непривычную структуру. Многим казалось, что замысел неясен, любовная интрига вытесняется социальной. Пушкин дважды обращался к этому вопросу. «Не осуждаю ни плана, ни завязки, ни приличий комедии Грибоедова, — писал он в январе 1825 года А. А. Бестужеву. — Цель его характеры и резкая картина нравов… Недоверчивость Чацкого в любви Софьи к Молчалину прелестна! — и как натурально! Вот на чем должна была вертеться вся комедия, но Грибоедов, видно, не захотел — его воля!»[181] В письме П. А. Вяземскому сказано откровеннее: «Много ума и смешного в стихах, но во всей комедии ни плана, ни мысли главной, ни истины»[182].

Ругал пьесу и П. А. Катенин, которого Грибоедов признавал не только своим старшим другом, но до известной степени и ментором. Так постепенно сложилось представление о двух интригах в пьесе — любовной и социальной, причем вторая как бы забивает первую, оттесняет на задний план. Начавшись как комедия марьяжных нравов, пьеса быстро превращается в сатиру на общественное устройство. Социальное звучание монологов Чацкого кажется более значимым, чем метания влюбленного героя.

Но уместно вспомнить, что сам автор смотрел на дело иначе. Ему интрига представлялась единой. Грибоедов назвал критику друга «жестокой и вовсе несправедливой» и пустился в объяснения: «Ты находишь главную погрешность в плане: мне кажется, он прост и ясен по цели и исполнению; девушка сама не глупая предпочитает дурака умному человеку… и этот человек, разумеется, в противоречии с обществом его окружающим, его никто не понимает, никто простить не хочет, зачем он немножко повыше прочих… Кто-то со злости выдумал об нем, что он сумасшедший, никто не поверил и все повторяют, голос общего недоброхотства и до него доходит, притом и нелюбовь к нему той девушки, для которой единственно он явился в Москву, ему совершенно объясняется, он ей и всем наплевал в глаза и был таков»[183].

Заметим: Грибоедов начал свое пояснение с Софьи. По его мнению, именно отношения с ней — стержень комедии, на который наматывается и «общее недоброжелательство», и ответное умение Чацкого всем «наплевать в глаза». По замыслу автора, интрига не должна дробиться на две, а любовная линия — отступать на второй план. Напротив, именно из нее вытекало неприятие московского мирка. Желание жениться на предмете страсти, встретив преграды не только личного, но и социального плана, становится катализатором разрушения.

Собственно любовный — марьяжный, если хотите, — пласт комедии ничуть не менее важен, чем обличения. Социальные притязания главного героя, болезненное, обостренное восприятие им пороков окружающего мира вырастают из невозможности реализовать себя как полноценного члена общества — в частности, жениться, обрести семью и прочное положение. Если нельзя утвердиться в уже сложившейся социальной системе, ее следует разрушить.

Обратим внимание на возрастной состав действующих лиц. Из двадцати пяти человек — шестнадцать молодые люди, находящиеся в «цветущих, брачных летах», как тогда говорили. Плюс еще двое упомянуты за глаза — брат Скалозуба и племянник Хлестовой — как лица, которых следует спасать: один «в деревне книжки стал читать», другой занялся науками и бегает от женщин. Итого почти два десятка человек.

Уже такой подбор героев показывает, что комедия Грибоедова — во многом история о молодых и для молодых. В ней обсуждаются насущные проблемы нового поколения, вступившего в активную жизнь после эпохи Наполеоновских войн. Молодежь остро волновали вопросы: служить — не служить, а следом за ним: жениться — не жениться, и если жениться, то на какие деньги. Дворянская переписка тех лет показывает, что темы службы и брака обсуждались наиболее часто. Причем одно зависело от другого, сопрягалось и взаимно обусловливалось. Как сопряжены и взаимно обусловлены в пьесе Грибоедовым пресловутые «две интриги».

Если из списка молодых персонажей исключить слуг (Лизу и Петрушку, о которых речь впереди), а также супружескую пару Горичей и женатого Репетилова, останутся: Софья, Молчалин, Чацкий, Скалозуб, шесть княжон Тугоуховских и графиня-внучка Хрюмина. Одиннадцать более или менее активно действующих персонажей.

Зададимся вопросом: кто из них имеет реальную возможность вступить в брак? Держа в памяти, что для этого от мужчины требуется «с именьем быть и в чине», «душ тысячки две родовых», а от девицы — приличное приданое. Только двое из перечисленных кандидатов — Софья и Скалозуб — отвечают требованиям. Остальным девяти придется довольствоваться созерцанием чужого благополучия. Картина неутешительная.

Пласт молодых, здоровых людей брачного возраста, не имевших достаточных средств для того, чтобы обзавестись семьей, решить насущные половые проблемы и занять достойное общественное положение, опасно велик. Эта среда, хоть и развивалась в рамках традиционной религиозной нравственности, тем не менее постепенно создавала свою, скрытую и циничную (при отсутствии надежд на будущее) мораль.