Прокурорские ублюдки врут, что есть оригиналы, а на самом деле поляки наплодили какие‑то «копии», причем одни и те же копии, но в разных местах имеют и разное содержание.

А ведь копия в данном случае – это доказательство фальсификации, и только. Посудите сами. Вот труп, на нем найден дневник, который погибший вел каждый день. В дневнике на каком‑то числе записи обрываются, а дальше идут еще несколько чистых страниц, т. е. владелец дневника мог еще писать, но записей нет. О чем это может говорить? О том, что кто‑то забрал у него дневник, а перед смертью вернул, но это может также говорить о том, что данный человек был убит на следующий день после дня последней записи. Но это только в том случае, если у вас подлинник дневника.

А о чем может сказать копия дневника своей последней записью? Да только о том, что переписчику было лень переписывать его дальше, либо тот, кто дал дневник для переписывания, дал его переписать только до этой даты. И все! А давали «разведке Армии Крайовой» переписывать дневники и записки в гестапо, оно, следовательно, и проследило, до какой даты «разведчики» могли дневники переписать. Смешно, но те геббельсовцы, которые кормятся от Катынского дела самостоятельно, пишут: «В Гуверовском институте в Калифорнии сохранились потрясающие документы – заверенные копии текстов из записных книжек и календарей, найденных на трупах убитых в Катыни польских офицеров».[147]Заметьте, там хранятся не просто копии, а заверенные копии. Поскольку краковские нотариусы вряд ли взялись бы заверять копии документов, украденных в гестапо, то получается, что гестапо их и заверило – больше некому, если понимать смысл слова «заверить копию документа».

Но начальник гестапо в Кракове был какой‑то разгильдяй. Для Ч. Мадайчика он заверил такую копию последних строк дневника майора Адама Сольского: «Привезли в какую‑то рощу, похожую на дачное место. Здесь проведен тщательный досмотр. Отобрали часы, на которых было 6.30 (8.30), меня спрашивали об обручальном кольце, отобрали рубли, пояс, перочинный нож».[148]

А по просьбе Гуверовского института такую: «Привезли куда‑то в лес, что‑то вроде дачной местности. Тут тщательный обыск. Забрали часы, на которых было 6.30/8.30, спрашивали про обручальное кольцо, которое (забрали), рубли, портупею, перочинный нож».[149]

Ну, а для музея в Кракове, для разнообразия, – такую: «Еще не рассвело. День начинается как‑то странно. Перевоз в «вороне» (страшно!). Привезли куда‑то в лес. Похоже на летний дом. Здесь снова осмотр. Забрали часы, на которых было 6.30, спросили об образке, который… Забрали рубли, ремень, перочинный нож».[150]

Карта захоронений поляков в Катыни, составленная английским экспертом по аэрофотосъемке Джоном Боллом

1. Дорога от железнодорожной станции Гнездово, находящейся в 4 километрах к востоку. 2. Лесная тропа. 3. Высокие сосны. 4. Густой участок Катынского леса, который с 1936 года был огорожен и окружен табличками, запрещающими вход, а в 1940 году охранялся вооруженной охраной с собаками, чтобы предотвратить проникновение посторонних лиц. 5. Узкая и извилистая грунтовая дорога в глубине леса, по которой в апреле‑мае 1940 года возили в «черных воронках» польских военнопленных к месту казни – в среднем по 118 человек в день. Всего было расстреляно 4143 человека. 6. Место казни. Заключенных выводили но одному из задней двери «воронка» и убивали выстрелом в голову. Для маскировки на могилах впоследствии были посажены молодые деревья. 7. Ближайшее к могилам здание (1 километр от места казни), в котором в 1940 году жила супружеская пара пчеловодов. Эти пчеловоды впервые рассказали полковнику Аренсу о выстрелах и криках, доносившихся из Катынского леса весной 1940 года. 8. Дача НКВД. С июля 1941 года здесь находился штаб немецкого полка связи. Немецкие военные постоянно ездили по лесной дороге, но обнаружили могилы только после рассказа местных жителей. 9. Р. Днепр.

Как видите, текст «подлинного» дневника бедного Адама Сольского бригада Геббельса еще не сфабриковала в окончательном виде. На 2001 г. согласовали только изъятие перочинного ножика, часов и время на часах. Остальные детали честнейшая бригада Геббельса нам сообщит позже. Ждите ответа. Кстати, к большому успеху в плане фабрикации этого дневника относится то, что наконец согласована дата: сегодня бригада Геббельса договорилась считать датой последней записи Сольского в дневнике 9 апреля 1940 г., поскольку она хорошо согласуется с теми датами, что фабрикует советская часть бригады Геббельса. Но раньше дата была другая, мало подходящая для геббельсовцев. 15 мая 1943 г. правительство Польши в Лондоне получило телеграмму, в которой был такой пункт: «8. В присутствии автора этого доклада из одежды Сольского был изъят дневник, который велся до 21 апреля. Составитель дневника заявляет, что из Козельска заключенных в вагонах для военнопленных отправили в пункт назначения, а затем переправили в Смоленск, где они провели ночь, в 4 часа утра отзвучала утренняя побудка, после чего их погрузили в машины. На участке леса их оттуда выгрузили и в 6.30 завели в находящееся там здание, где им приказали отдать свои часы и драгоценности. На этом месте дневник обрывается».[151]

И вот весь этот нагло фабрикуемый маразм в бригаде Геббельса считается центральным «доказательством» того, что польских офицеров убил НКВД СССР. А как же, ведь у Сольского изъяли в каком‑то до сих пор не обнаруженном здании дачной местности то, что запрещалось иметь заключенным советских трудовых лагерей: предметы военной амуниции, деньги, драгоценности, ценные вещи, оружие. (Поскольку поляков лишили права переписки, то, надо думать, несколько позже отобрали и дневник.) А раз у Сольского все это отобрали, значит, его расстреляли!

Если бы нам это было нужно, то содержание дневника Сольского могло бы служить бесспорным доказательством того, что 9 (или 21) апреля 1940 г. Сольский и его товарищи безусловно не были расстреляны. Смотрите: его везли в «воронке» без окон, все, что он видел, он видел уже на месте прибытия. А видел он вокруг, т. е. на удалении не более полукилометра, дачную местность, т. е. большое количество коттеджей с небольшими приусадебными участками, и здание (надо думать – лагерной администрации), в котором у него изъяли все то, что заключенному не полагается иметь. А там, где поляков расстреляли, была маленькая сторожка пионерского лагеря, а вокруг лес и никаких дач.

Надо же понимать, что статусы военнопленного и заключенного резко отличались. Скажем, польские генералы и полковники в плену в СССР в 1939–1940 гг. даже жили не в лагерях, а на квартирах и имели денщиков. Старожилы Старобельска, где был один из офицерских лагерей пленных поляков, сообщают, что и польские офицеры не в лагере сидели, а почти целый день торчали на базаре Старобельска, торгуя разным барахлом. Утверждают, что от них сильно воняло, видимо, лагерная администрация прикладывала немало сил, чтобы уничтожить польских вшей. (Странно, что поляки до сих пор еще этим невинно убиенным вшам ни одного памятника не установили.)