– Слышишь? Она открыто мне угрожает. Ты в этом виновата, ты и все ваше лживое семейство. Ваш отец отдал ее мне как сокровище, но если бы ты знала, что она со мной сделала…

– Ах, расскажи же ей, что я сделала! Полагаю, Цирцея оценит колдовство. Как насчет сотни девушек, умерших, пока ты над ними кряхтел?

Я чувствовала рядом Ариадну, хотя она не издавала ни звука. Лучше бы ее здесь не было.

Ненависть ожила в глазах Миноса.

– Гнусная гарпия! Так они умерли от твоего колдовства! Ты порождаешь одно только зло! Нужно было вырвать этого зверя из твоей проклятой утробы, пока он не родился!

– Но ты не посмел, правда? Знаешь ведь, что Зевс, твой дорогой отец, таких тварей просто обожает. Иначе как бы все эти его ублюдки герои прославились? – Пасифая вскинула голову. – А вообще, может, тебе стоит выклянчить разрешение самому взяться за меч? Ах да, я забыла. Ты не любишь убивать, ну разве что служанок. Сестрица, право, ты должна освоить это заклинание. Нужно только…

Минос вскочил с трона:

– Я запрещаю тебе продолжать!

Сестра расхохоталась – самым серебристым, журчащим своим смехом. Она все просчитала, как делала всегда. Минос бушевал, а я наблюдала за сестрой. Я поначалу решила, что совокупление с быком – это так, порочный каприз, но нет: не желания управляли Пасифаей, скорее она управляла с их помощью. Когда я в последний раз видела ее по-настоящему взволнованной? Вспомнилось, как во время родов Пасифая закричала, что чудовище должно жить, и лицо ее исказилось – так это было важно. Почему? Не из-за любви, в ней не было ни капли любви. Значит, чем-то это существо ей полезно.

Ответ я нашла, вспомнив беседы с Гермесом, новости, что он приносил мне со всего мира. Когда Пасифая выходила за Миноса, Крит был богатейшим и знаменитейшим из наших царств. Но с тех пор день за днем возносились новые могучие царства – Микены и Троя, Анатолия и Вавилон. А еще с тех пор один ее брат научился воскрешать мертвых, другой – приручать драконов, а сестра перевоплотила Сциллу. О Пасифае никто уже не вспоминал. И вот, одним махом, она заставила свою померкшую звезду засиять снова. Во всем мире станут рассказывать историю царицы Крита, создательницы и родительницы огромного плотоядного быка.

И боги ничего не станут делать. Они ведь столько молящихся смогут заполучить.

– Обхохочешься, – говорила Пасифая. – До тебя только сейчас дошло! А ты думал, они от удовольствия умирали, принесенного твоими стараниями? От доставленного тобой чистого блаженства? Поверь…

Я повернулась к стоявшей рядом Ариадне, бесшумной, как воздух.

– Идем. Здесь нам больше делать нечего.

* * *

Мы вернулись на танцевальную площадку. Дубы и лавры распростерли над нами зеленую листву.

– Ты наложишь заклятие, – сказала Ариадна, – и мой брат уже не будет таким ужасным.

– Надеюсь на это.

Прошла минута. Ариадна взглянула на меня, прижав ладони к груди, будто хранила там какую-то тайну, и спросила:

– Останешься ненадолго?

Я смотрела, как она танцует, как изгибаются, будто крылья, ее руки, а сильные юные ноги наслаждаются движением. И думала: вот как смертные обретают славу. Прилежно упражняются, взращивают свои умения подобно садам, пока они не заблистают под солнцем. Но у богов, рожденных из ихора и нектара, мастерство пробивается само, на кончиках пальцев. Поэтому они обретают славу, доказывая, что могут портить: разрушая города, развязывая войны, порождая бедствия и чудовищ. От наших алтарей поднимается дым и ароматы, такие тонкие. А после остается лишь пепел.

Легкие ноги Ариадны снова и снова пересекали площадку. Каждое движение было прекрасно, словно она преподносила самой себе подарок и улыбалась, принимая его. Мне хотелось подойти, схватить ее за плечи. И сказать: что бы ты ни делала, не будь такой счастливой. Пламя навлечешь на себя.

Но я ничего не сказала, пускай танцует.

Когда солнце коснулось дальних полей, за Ариадной пришли стражники. Царевну требуют к себе родители. Ее увели, а меня проводили в мою комнату. Каморку по соседству с помещениями для слуг. Меня хотели оскорбить, разумеется, поселив здесь, но мне, напротив, нравились некрашеные стены, на которых отдыхал глаз, и узкое окно, куда попадал лишь осколок беспощадного солнца. К тому же в комнате было тихо – слуги знали, кто в ней, и прокрадывались мимо. Сестра-колдунья. Они приносили еду, пока меня не было, и забирали поднос, только когда я уходила снова.

Я легла спать, а на следующее утро за мной пришел Дедал. Он улыбался, стоя в дверном проеме, и я невольно улыбалась в ответ. Вот за что чудовище можно было поблагодарить: неловкость между нами рассеялась. Вслед за ним я спустилась по лестнице в извилистые коридоры под дворцом. Мы шли мимо хранилищ с зерном, кладовых, где стояли рядами пифосы – большие глиняные сосуды, в которых хранились изобильные дворцовые запасы масла, вина и ячменя.

– А что сталось с белым быком, ты знаешь?

– Нет. Когда у Пасифаи начал расти живот, бык исчез. Жрецы говорили: это последнее его благодеяние. Сегодня я слышал, как кто-то сказал, что чудовище – дар богов и благодаря ему мы будем процветать. – Дедал покачал головой. – Они не то чтобы глупцы, просто меж двух скорпионов оказались.

– Ариадна другая, – заметила я.

Он кивнул:

– Я возлагаю на нее надежды. Ты слышала, как решили назвать эту тварь? Минотавр. Десять кораблей отправятся в полдень, чтоб известить об этом, и еще десять – завтра.

– Умно. Минос признает его и, вместо того чтобы предстать рогоносцем, делит славу с моей сестрой. Становится великим царем, что порождает чудовищ и называет их в свою честь.

Дедал крякнул:

– Именно.

Мы подошли к большой кладовой, куда поместили новую клетку для Минотавра. Она была шириной с корабельную палубу, в половину палубы длиной и выкована из серебристо-серого металла. Я потрогала прутья решетки, гладкие и толстые, как молодые деревца. От них пахло железом, а чем еще – я не поняла.

– Это новый материал, – объяснил Дедал. – Работать с ним сложнее, зато он крепче. Но даже он не сможет вечно сдерживать это существо. Оно уже невероятно сильное, а ведь только родилось. Однако благодаря этой клетке у меня будет время изобрести что-нибудь подолговечнее.

За нами следом шли солдаты и несли старую клетку – на жердях, чтобы к ней не приближаться. С лязгом они поставили ее на дно новой клетки и исчезли – быстрее, чем смолкло эхо.

Я приблизилась, опустилась на колени. Минотавр вырос, его распухшая плоть вжалась в металлические прутья. Теперь, когда он очистился от утробной жидкости и обсох, грань между быком и человеком проступила отчетливее, словно какой-то безумец пришил ребенку отрубленную телячью голову. От него пахло несвежим мясом, а по дну клетки гремели длинные кости. Я ощутила приступ тошноты. Какой-то критский узник.