– Имоджин, как ты это делаешь, черт возьми? – Он изумленно покачал головой.

– Что делаю? – рассеянно спросила Имоджин, стараясь успокоить ягненка.

– Ничего, пустяки, – со смущенной улыбкой сказал Роберт.

– Роберт, мне кажется, он голодный. Что делать? – Она сунула ягненку палец, и он агрессивно принялся сосать.

– Меня не спрашивай. Я воин, а не фермер.

– Хороший хозяин должен быть и тем, и этим, сэр, – пробурчал Дункан. – А что касается ягненка, по-моему, надо отнести его на кухню, чтобы ему дали молока и место возле печки.

Лицо Имоджин посветлело.

– Блестяще. – Она вывернулась из рук Роберта и вложила в них ягненка.

– Какого…

– Это ягненок, а не овца, и он голодный, так что лучше пойди накорми его.

– Ты оставляешь меня с этой чертовой тварью? Тебе его подарил один из дураков-обожателей, ты за ним и ухаживай.

– Эдмонд не дурак, а я занята работой. – Она сказала это строго, но весь эффект пропал из-за улыбки, с которой она погладила ягненка по голове. – К тому же, как сказал Дункан, ты не можешь быть только воином, тебе придется научиться разным делам. Имеешь шанс попрактиковаться, так что учись обращаться с овцами, а я вернусь к работе.

Роберт свирепо посмотрел на Дункана, который вдруг оказался ужасно занят копкой, потом беспомощно поглядел на неугомонную тварь, которая усиленно сосала деревянную пуговицу на его рубашке.

– Я не хочу ухаживать за овцой, – жалобно сказал Роберт, понимая, что похож на капризного ребенка.

Имоджин потянулась и запечатлела на его губах долгий поцелуй.

– Конечно же, хочешь, – прошептала она ему на ухо. – Пожалуйста.

Он застонал, поняв, что его обошли и он проиграл. Он выпростал одну руку, притянул Имоджин к себе и впился в нее свирепым поцелуем, чтобы чем-то возместить поражение. Ягненок громко запротестовал.

Роберт с отвращением посмотрел на подлого зверя.

– Значит, молоко и тепло, да, Дункан?

– Верно, сэр Роберт.

Роберт кивнул, кинул последний жаркий взгляд на жену и повернулся уходить, но его остановил тихий голос:

– Приходи за мной через час, я, наверное, все закончу, и мы сможем… все обсудить в нашей комнате.

Он засмеялся, откинув голову:

– Ты толкаешь меня на сложную сделку, но так и быть. Час, и ни секундой больше.

Он шел к кухне и понимал, что усмехается и идет упругим шагом. Поглядев на ягненка, он самодовольно улыбнулся.

– Похоже, за тебя получил награду не только Эдмонд, но и я, и моя будет получше, гарантирую.

Ягненок посмотрел на него пустыми глазами и укусил пуговицу, расколов ее надвое.

До Имоджин донесся свист Роберта. Не понимает она этого человека. Она покачала головой и стала дальше полоть грядку. Дункан вдруг заговорил:

– Если не возражаете, я скажу, что он хороший человек, ваш муж.

– Ты так думаешь? – Она продолжала работать, сделав вид, что ответ не имеет для нее значения.

– Я не думаю, миледи, я знаю.

Хороший человек? Разве бывают хорошие люди? Как они могут жить, если миром правят такие, как Роджер? Имоджин взмолилась, чтобы это было правдой. Ей так нужно, чтобы это было правдой! Миру очень нужны хорошие люди, яростно дергая сорняки, думала она, но ей необходимо больше. Ей необходимо, чтобы он был тем, кем кажется.

Не слишком ли много она просит у судьбы?

Может быть, и много, но она знала, что на меньшее несогласна. Если Роберт окажется ставленником Роджера, ее новая жизнь обратится в пепел, и ей больше незачем будет жить.

Когда через несколько недель появился первый посланник, Имоджин даже не поняла, что она этого ждала, ждала, что закончится отведенное ей время и Роджер начнет играть всерьез. Он удачно выбрал время, чтобы выпустить яд, – тогда, когда она начала забывать, какую он может причинить боль. Легко было забыть о черноте брата, когда ее окружал очищающий свет Роберта, изменившего для нее весь мир.

Его стараниями дом постепенно превратился в удобный, ритмично работающий организм, где каждому открылся путь в новую жизнь. Имоджин, как и всех, опьянила, поглотила эта простая новая жизнь.

По вечерам она слышала, как женщины за шитьем разговаривают у большого очага, как мужчины чистят оружие или кожаные доспехи, их низкие голоса вносили басовые ноты в нежный, успокоительный гул, наполняющий большой дом. Для Имоджин не было звука слаще, она упивалась им, сидя напротив Роберта за главным столом. Между ними лежала шахматная доска, у ее ног дремал ягненок, и она ждала, когда Роберт сделает следующий ход.

– Неужели ты собралась выиграть? – недоверчиво спросил Роберт.

– Конечно, – сказала она; безмятежный голос был заметно окрашен удовлетворением. Роберт поднял голову и усмехнулся.

– Никаких «конечно», малышка. С тех пор как я научил тебя этой чертовой игре… Стоп! – Он подозрительно прищурился. – Или это не я тебя научил? Ты умела играть до того, как мне в голову пришла эта идея?

У нее на щеках появились ямочки.

– Как бы мне ни хотелось позволить тебе думать, что раз за разом тебя обыгрывает новичок, должна признаться, что мы с отцом играли. – В утешение она похлопала его по руке. – Правда, изредка.

Он возмущенно хмыкнул.

Имоджин не удержалась и с усмешкой добавила:

– К твоему сожалению, я и сейчас, кажется, неплохо играю.

Роберт проигнорировал торжество в голосе жены и уставился на доску.

– Вообще-то я имел в виду не проигрыш. Дело в том, что я должен только называть ходы, а ты запоминаешь. Держишь в голове всю игру. Что бы ты ни говорила, но это противоестественно.

Она пожала плечами.

– Может, противоестественно, но согласись, очень впечатляюще.

– Ведьма! – взревел Роберт.

Имоджин в восторге залилась смехом, и в этот момент многие мужчины в доме подняли головы. Даже ягненок с вялым интересом посмотрел на людей, а потом вернулся к более важному делу – сну на ноге хозяйки.

Роберт хмуро сделал единственный ход, который она ему оставила, и ворчливо сообщил координаты. Откинувшись в большом кресле, он следил, как его великолепная женушка анализирует позицию; на ее лице едва заметно отражались раздумья. Через несколько тягостных секунд последует ответный ход. Имоджин назвала координаты с уверенностью победительницы.

– Как я понимаю, шах и мат, – сказала она с чарующим самодовольством.

Почти чарующим.

Роберт передвинул фигуру, как было приказано, и положил короля на доску в знак того, что он повержен.