У них не было детей. Я была кем-то наподобие их дочери.

Энтони был старше Лоры. Одной ночью он начал ненормально размышлять над тем, что он надеялся, что она умрет первой, и ей не придется жить в одиночестве без него.

– Но если я все-таки умру, приглядывай за ней, ладно? – сказал он. – Эта мысль не дает мне покоя. Я не могу смириться с тем, что она может остаться одна. Я могу смириться с тем, что она упадет с лестницы и покалечится… и все такое. Просто пообещай, что будешь присматривать за ней, если меня не станет.

Спустя несколько дней я написала ему письмо. В канун Рождества я прошла по родительскому газону прямиком к его кабинету. Я стряхнула снег с ботинок и повалилась на диван.

– Вот, я тебе кое-что написала.

Это было простое письмо. Он налил мне немного вина из его маленького холодильника и сел, чтобы прочитать его.

«Я обещаю, что позабочусь о Лоре, если ты умрешь, – говорилось в письме». «Я присмотрю за ней, буду навещать ее и сделаю все, чтобы ей не было одиноко.

И я сделаю это не потому, что ты попросил меня об этом.

Не потому, что ты любишь меня.

Я сделаю это потому, что я люблю ее, хотя она может этого не знать.

Я сделаю это потому, что ты научил меня, что такое любовь и как просто ее можно подарить.

Я позабочусь о том, что ты любишь.

Я буду с Лорой, когда тебя не станет и когда ты не сможешь сам этого делать.

Я обещаю».

Он положил письмо и посмотрел на меня.

Это был первый раз, когда я увидела, как Энтони плачет.

* * *

Читателей моего блога становилось все больше, когда я начала изливать частичку своей души в постах. Я делилась там своими закулисными историями, продвигала концерты, искала волонтеров, размещала цифровые открытки. Я во всеуслышание благодарила всех, кто нам помогал. Меня опьяняло удовольствие от того, что я могла делиться своей жизнью в режиме реального времени, от близости с людьми, от того чувства, что в моей борьбе я была не одна. Когда все было хорошо, я писала в блоге. Когда все было плохо, я писала в блоге. Я пыталась ничего не приукрашивать. Иногда я писала небольшой пост и получала взамен тысячи комментариев, в которых люди делились своими собственными историями и опытом. Иногда я писала длинные посты о том, что меня поражало и не получала в ответ ни одного комментария. Я научилась любить это в своих фанатах. Я никогда не знала, что от них можно ожидать, или как они отреагируют.

Люди начали использовать меня, чтобы помогать друг другу. Я писала посты о внешности и наблюдала за разгорающимися обсуждениями и признаниями в комментариях, так как люди (обоих полов) доверяли друг другу. Я провела опрос в Twitter о медицинском страховании. Я просила людей указывать: 1) страну 2) профессию 3) страховку 4) если ее нет, то почему, если есть, то какова ее ежемесячная стоимость (или ее оплачивает работодатель). Я получила тысячи ответов. Результаты голосования я опубликовала в блоге и смотрела, как подростки из США и Великобритании обсуждали системы здравоохранения, удивленные, что их системы настолько отличались. Они не знали этого.

Точки продолжали соединяться. Однажды, я наткнулась на историю Аманды Тодд из Канады, которая покончила жизнь самоубийством после того, как над ней издевались жестокие сверстники в школе. За несколько месяцев до самоубийства она выложила видео о помощи на Youtube, в котором она держала таблички, на которых она рассказала об одиночестве, о попытках самоубийства и о страхе.

Я выложила ее историю и видео в блоге. Она задела меня за живое. Я превратилась в знатока по поиску бомб ненависти в Интернете: люди ненавидели мою группу, мои песни, мои брови, мои видео, мою феминистическую позицию, мои волосы подмышками. Я привыкла, что с первыми лучами солнца на меня выливались потоки любви и ненависти в Интернете, а справиться со всеми эмоциональными минами становилось настоящим искусством. Я стала толстокожей тридцатипятилетней женщиной, но даже для меня каждый день был борьбой. Аманда Тодд была ребенком. Ей было пятнадцать. Я даже представить себе не могла, что значит стать объектом ненависти в Интернете для пятнадцатилетнего подростка. Я описала все это, и молодая женщина по имени Шеннон Эк оставила комментарий в блоге:

«Время для истории. Я толстая. Мне не нравится быть толстой, и я всю жизнь с этим боролась…»

Она рассказала нам о мальчике по имени Остин, он мучил ее на уроках физкультуры, обзывал ее коровой, придумывал песенки о том, что она была жирной стервой, и о том, как она боролась с его постоянными приступами ненависти. И о том, как несколькими месяцами позднее

Остин покончил жизнь самоубийством. И о том, как она плакала в тот день.

«Большинство таких задир так себя ведут из-за того, как к ним обращались в детстве, – писала она. – Они просто не знают, что можно по-другому. Они не знают, как справляться с эмоциями, поэтому выплескивают гнев. Смерть Остина разбила мне сердце, но открыла мне глаза. А что если бы я просто попыталась поговорить с ним? Это что-нибудь бы изменило? Возможно, нет. Но, в конце концов, мы все люди. Мы все в какой-то степени неполноценны, и мы просто пытаемся почувствовать полноценность. Я пытаюсь понять историю людей, даже если они ужасно себя ведут по отношению ко мне. Когда я получала жестокие сообщения, я тут же отвечала чем-то таким же жестоким и душераздирающим. После смерти Остина я больше этого не делаю».

Ее история запустила стремительный поток других историй, и читатели углубились в разговор и делились признаниями, и те, кого обижали, и те, кто обижал. Одна девочка-подросток написала о своих суицидальных наклонностях, несколько фанатов поспешили ей на помощь, утешили ее и прислали ей свои номера телефонов. Сеть становилась крепче.

Тот пост (который я назвала «О ненависти в Интернете: Пожалуйста, заходите внутрь») до сих пор существует, там более двух тысяч комментариев. Каждый раз, когда кто-то читает и добавляет свою собственную историю, сеть становится крепче. Мы создавали и создаем свое собственное пространство, свою собственную историю. Из этого поста я брала вдохновение для своих песен.

Но так как СМИ (Rolling Stone, the New York Times, MTV) не освещали такого рода темы – в обсуждениях в блоге и в Twitter участвовали тысячи людей – нашей компании они тоже казались неважными. Они были заняты оплакиванием того факта, что SPIN не хотел давать рецензию на нашу последнюю песню. Все это происходило до того, как Twitter стал популярным: подобные социальные сети – которым еще предстояло завоевать репутацию, – как-то со-

всем прошли мимо нашей звукозаписывающей компании. Им казалось, что они никак не могли повлиять на количество проданных альбомов. Их не было в маркетинговом плане, следовательно, их не существовало.

Я понимала, медленно, но верно, что СМИ – по меньшей мере, традиционные – имели все меньшее значения. Способность прямой связи делала ясным одно: