– Передайте мои комплименты кухарке и скажите ей «фу», – говорит Говард.

– Я думаю, этот человек выпрыгнул, потому что не вынес шума, – говорит Селия. – Вот вы говорите, что мы шумим, а это был просто страшный шум.

– Там правда есть кровь, Селия? – спрашивает Барбара.

– Да, – говорит Селия.

– Ну, почему всегда обязательно корнфлекс? – спрашивает Мартин.

– Даже и столько нельзя сказать о человеческом жребии, пока мы, спотыкаясь, бродим по пещере Платона, – говорит Говард, – но порой случаются проблески вечностей за ее пределами.

– Прекрати метафизику, Говард, – говорит Барбара. – Давайте просто есть наш корнфлекс.

– А ты против метафизики? – спрашивает Селия, которая не ест свой корнфлекс.

– Она британский эмпирик, – говорит Говард.

– Послушай, – говорит Барбара, – эти дети отправляются в школу через пятнадцать минут, так? Я знаю, это против твоих принципов, которые требуют сводить меня с ума. Но не мог бы ты употребить тут немножечко отцовского авторитета и заставить их съесть их чертов корнфлекс?

– Вы собираетесь съесть ваш чертов корнфлекс? – спрашивает Говард у детей. – Или вы хотите, чтобы я выбросил его в окно?

– Я хочу, чтобы ты выбросил его в окно, – говорит Мартин.

– Черт, – говорит Барбара, – и это человек, специализирующийся по социальной психологии. И он не может заставить ребенка съесть корнфлекс.

– Человеческая воля оказывает естественное сопротивление насилию над ней, – говорит Говард. – Она не позволит подавить себя.

– Корнфлексному фашизму, – говорит Селия. Барбара смотрит на Говарда.

– О, ты великий манипулятор, – говорит она.

– Почему бы тебе не предоставить им больший выбор? – спрашивает Говард. – «Витабикс»? «Воздушный рис»?

– Почему бы тебе не вмешиваться? – говорит Барбара. – Я кормлю их. Они не просят другой еды. Они просят моего нескончаемого чертового внимания.

– Мы просим другой еды, – говорит Мартин.

– Но мы не против и нескончаемого чертового внимания, – говорит Селия.

– Ешь, – говорит Барбара. – Если ты не будешь есть, то умрешь.

– Чудесно, – говорит Говард.

– А если не будете есть быстро, то, кроме того, опоздаете в школу, – говорит Барбара. – Понятно?

– В школу мертвых не пустят, – говорит Мартин. – И отдадут наши цветные карандаши кому-нибудь еще.

– Да заткнись ты, Мартин, – говорит Барбара. – Если ты скажешь еще хоть слово, я уроню яйцо тебе на макушку.

– Скажи хоть слово, – говорит Селия. – Сопротивляйся тирании.

– Твоя работа, – говорит Барбара Говарду.

Говард просматривает «Гардиан»; радио щебечет; дождь сеет капли. Минуту спустя Селия говорит:

– Надеюсь, мисс Бэрдсолл сегодня не выставит меня опять за дверь.

Говард улавливает ситуацию, предназначенную для его внимания; он поднимает голову от «Гардиан».

– Почему она это сделала?

– Потому что я сказала «пенис», – говорит Селия.

– Нет, – говорит Барбара, – уж эта женщина.

– Это ведь правильное слово, правда? – говорит Селия, довольная тем, как развивается ситуация. – Я ей сказала, что ты сказал, что мне можно его употреблять.

– Конечно, это правильное слово, – говорит Говард. – Я позвоню в Комитет по образованию. Я потребую расследования этой больной скверной женщины.

– А она больная и скверная? – спрашивает Барбара. – Может, она просто переутомлена?

– Ты примысливаешь себя к ней, – говорит Говард. – Мисс Бэрдуре требуется хороший пинок в ее протестантскую этику.

Это вызывает восторг аудитории; дети вопят «мисс Бэр-дура, мисс Бэрдура!», и Мартин смахивает свое яйцо. Оно описывает изящную дугу и разбивается на камышовой циновке. Говард наблюдает, как вытекает желтый желток и образует свертывающуюся лужицу. Он говорит:

– Поосторожнее, Мартин.

Барбара отрывает кусок от рулона бумажного кухонного полотенца; она наклоняется в своем домашнем халате – лицо у нее красное – и начинает вытирать циновку. Закончив, она смотрит на Говарда.

– Ты хотел, чтобы это случилось, – говорит она.

– Нет, – говорит Говард.

– Ты спровоцировал это, – говорит Барбара.

– Я всего лишь немножко радикализировал детей, – говорит Говард.

– Как часто говоришь ты, – говорит Барбара, – причина, почему у людей возникают теории заговоров, в том, что люди устраивают заговоры.

– По-моему, мисс Бэрдура замечательное имя для нее, – говорит Селия. – Она же просто противный старый пенис.

– И ты ей это сказала? – говорит Барбара.

– Да, – говорит Селия.

– И она выставила тебя из класса? – говорит Барбара.

– Да, – говорит Селия.

– Не забудь объяснить это, когда будешь звонить в Комитет по образованию, – говорит Барбара.

– Может быть, я не стану звонить в Комитет по образованию, – говорит Говард.

– Конечно, – говорит Барбара, – прибереги свое радикальное негодование для более высоких материй.

– Каким образом мужской орган превратился теперь в ругательство? – говорит Говард.

– Просто мы, граждане второго сорта, сводим счеты, – говорит Барбара, – благодаря чтению Симоны де Бовуар в подлиннике.

В холле звонит телефон; Барбара идет снять трубку. Селия говорит:

– Кто такая Симона де Бовуар?

– Кто такой Гегель? – спрашивает Говард.

– Ты должен прямо отвечать на вопрос, когда я тебе его задаю, – говорит Селия.

– Это женщина, которую читают женщины, – она на правой стороне.

– Почему женщины ее читают? – спрашивает Селия.

– Они сердиты на мужчин, – говорит Говард.

– На тебя? – спрашивает Селия.

– Нет, не на меня, – говорит Говард. – Я с ними в их борьбе.

– Барбара этому рада? – спрашивает Селия.

– В жизни больше не съем ни одной ложки корнфлекса, – говорит Мартин.

В холле трубка телефона опускается на рычаг; Барбара возвращается в кухню, и Говард замечает, что лицо у нее странное.

– Что, черт дери, произошло на нашей вечеринке? – спрашивает она.

– Ничего, кроме удовольствия для всех до единого, – говорит Говард. – А кто звонил?

– Майра, – говорит Барбара.