Выглядело так, как будто она напрашивается в гости. Я чуть не сказала: «Прилетай вместе с Димкой!», но вовремя прикусила язык. Подождав и не услышав от меня никаких комментариев, Лиза начала торопливо прощаться. По ее изменившемуся тону я поняла, что она, возможно, обиделась. Но оправдываться не стала, ведь я ничего не могла ей объяснить! Правда, мое настроение от всего этого немного померкло.

   Однако Грег мне его быстро поднял. Видя, что я после разговора с Лизой нахмурилась и молчу, он обнял меня и начат шептать всякие ласковые словечки. И скоро я забыла обо всем. Время словно остановилось, осталась лишь нежность, которая, казалось, заполнила весь мир.

И когда Грег подхватил меня на руки и отнес в спальню я не сопротивлялась. Мне хотелось, чтобы он был как можно ближе. Он опустил меняна кровать. Его поцелуи вначале были едва ощутимые и казались просто скольжением чего-то прохладного по коже. Но скоро приступ невыносимого желания вновь охватил нас. Это была страсть, и она жгла, как огнем. Грег задыхался, целуя меня. Мы катались по кровати, не в силах разорвать объятия. Когда я, совершенно потеряв голову, обхватила его ногами, Грег глухо застонал и плотно прижался ко мне. Его живот терся о мой, грудь прижималась к моей, губы не отрывались, язык скользил внутри моего рта. Я была готова ко всему. Мне уже было совершенно все равно, что сейчас произойдет. Страсть не оставляла выбора, я изнемогала от невыносимого желания, живот ныл, грудь болела, губы горели, душа словно исчезла, полностью растворившись в нежности, заполнившей меня до отказа и рвущейся наружу. И вот на самом пике наших ласк Грег отстранился. И этот внезапный холод после огня тут же меня отрезвил. Я приподнялась на локте и смотрела в его неподвижное лицо. Грег лежал рядом на спине. Его губы выглядели обычно, только припухли и покраснели, однако никакой дрожи я не заметила. Его опущенные ресницы трепетали, под глазами залегла голубизна, лицо выглядело мраморной маской.

— А хочу ли я этого? - вдруг прошептал он.

— Чего? - после паузы тихо спросила я и погладила его высокий лоб.

Затем пальцем спустилась по носу, обвела контуры губ, скользнула по подбородку.

— Хочу ли я? Смогу ли я так с тобой поступить? — продолжил он еле слышно. - Разве там было хорошо?

Его пальцы коснулись моих. Он сжал руку, мои глаза закрылись...

...Я стояла на сильном ветру на какой-то темной улочке. Старинные, но знакомые здания подсказали мне, что я в центре Москвы. Правда, многое выглядело непривычно: дорога ночью без машин и, конечно, никаких современных домов со множеством стекла, торчащих между старинными особняками и церквями. Мне показалось, я узнаю широкие купола церкви Косьмы и Дамиана на Маросейке, да и другие постройки были знакомы. Одно время мы с Лизой часто ходили в клуб «Запасник», который находится в одном из переулков. И нужно было как раз завернуть именно за эту церковь. Но сейчас она выглядела непривычно. Ее ограду разбирали, освободившееся место послужило для расширения проезжей части. Я посмотрела на табличку на одном из домов и пожала в недоумении плечами: улица носила название «Богдана Хмельницкого». Однако я была уверена, что нахожусь на Маросейке.

Я заметила Грега. Он вывернул из-за угла и быстро двигался в сторону метро «Китай-город», которое, как я понимала, еще не существовало даже в проекте. Грет был одет в свое неизменное длинное пальто, похожее на старую шинель, распахнутые полы развевались от быстрой ходьбы, конец серого шарфа бился за плечом, длинные волнистые волосы трепетали на ветерке. косилась за ним. Он что-то бормотал, иногда размахивая руками. Вдруг из переулка вышел низкорослый молодой человек в кожаной потертой куртке.

-  Гришка! — крикнул он. — Подожди! Я с тобой!

Грег остановился, повернувшись к спешащему к нему пареньку, и заулыбался.

— Привет, Василек! — радостно поздоровался он, когда тот приблизился. — Ты же считаешь поэзию мещанским пережитком, но все-таки решил пойти на поэзовечер? А ведь сегодня лирика!

— Ага! — легко согласился тот. — Но даже наш пролетарский поэт Владимир Маяковский стал стишки про любовь пописывать. Вот, в нашей заводской многотиражке напечатали!

Он достал из кармана куртки свернутую в рулончик газету. Остановившись возле тусклого фонаря, расправил ее и с выражением прочитал:

— «Не смоют любовь ни ссоры, ни версты.

Продумана, выверена, проверена.

 Подъемля торжественно стих стокоперстый,

клянусь - люблю неизменно и верно!»[12]

— Как хорошо! — восторженно заметил Грer, заглядывая в газету.

—  Мы еще нашего редактора в заводской комитет вызовем! - с угрозой произнес Василек. — Это же разложение масс!

—  Почему? — искренне удивился Грег.

—  Потому что товарищ Маяковский выставляет на первое место чувство любовь, - сурово проговорил Василек и шмыгнул носом. — А массы должны всегда стремиться исключительно к любви к нашей коммунистической партии. Это должно быть впереди. А потом уже все эти мещанские нежности.

— Я от тебя с ума сойду! — со вздохом сказал Грег и быстро пошел по улице.

Василек засеменил рядом. Он был на голову ниже Грега, приземистый с короткими кривоватыми ногами, и успевать за широким шагом приятеля ему, видимо, было довольно трудно.

—  Вот и ты совсем голову потерял от Зины! — после паузы сказал Василек. — Но в ней я уверен! Она у нас идейный товарищ!

— Ты о чем? — с недоумением поинтересовался Грег и даже остановился.

—  Зина вчера на комсомольском собрании, зря ты не появился, вынесла на обсуждение твои мещанские стихи, которые ты ей без конца пишешь.

—  Врешь! — не поверил Грег и схватил Василька за воротник, притянув к себе. — Она не могла! Это наше с ней личное дело!

—  Это дело, прежде всего, нашей заводской комсомольской ячейки, - твердо произнес Василек и вырвался из цепких пальцев Грега.

Он отступил на шаг, покопался во внутреннем кармане куртки и достал смятый листок.

-Девушка в синем берете

 На золотых волосах,

Ты за поэта в ответе,

В сердце его боль и страх!

Девушка в синем берете,

Взгляд твой сильнее слов.

Выстрелом «нет!» в ответе,

Только в глазах — любовь... —

с выражением прочитал Василек. - Твое? - строго спросил он Грега.

Тот молча кивнул. Затем выхватил лист из рук Василька и разорвал его.

— Я рад, что ты сам все понимаешь, — более мягко заметил тот. - Зину вчера все осуждали за то, что она плохо объяснила тебе всю гнилую суть твоего чувства. Она клялась, что уже несколько раз серьезно говорила с тобой, но все безрезультатно. Но раз ты сам уничтожил эти стишки, то я рад, что мне не придется еще раз проводить с тобой разъяснительную беседу.