— Я не вижу, за какие пределы, кроме географических, я забрался… — выдавил я из себя с трудом, так как говорить в этой позе было нелегко — не хватало дыхания.

— Ну ладно, мы к этому вернемся, а пока поговорим с Петром Юрьевичем Рогулей, — он перевел взгляд на Петра.

— Нэма мэни про що з вамы говорыты, — процедил сквозь зубы Петр. — Щэ и росийською мовою! И нэ соромно украйинцю чужою мовою говорыты? А?

— А кофе «Якобе» пить и «Сникерсами» закусывать украинскому патриоту не стыдно? — сказал в ответ Тараненко. — Нет, шоб с собой львовские конфеты взять и отечественный кофейный напиток!

Полковник тяжело вздохнул. Разговора не получалось. Он поднял с песка папку с рукописью Гершовича, снова стал перебирать бумажки, приближая к глазам то одну, то другую. Нашел и рапорт-донос ротмистра Палеева. Внимательно прочитал его и задумался.

Думал он долго. Я даже успел вздремнуть — это был простейший способ отвлечься от ломоты в костях.

— Ну шо? — вернул меня к реальности голос «адидасового» полковника. — Надо решать, как быть дальше… Тут я уже разобрался, так шо длинные разговоры не нужны… Нужно копать… Токо надо решить: как. Волочить я вас не собираюсь…

— полковник скорее рассуждал вслух, чем обращался к нам. — Так шо, может, ноги развяжу… Токо не сразу… А вообще-то, — он посмотрел на лежавшую среди выпотрошенных сумок фирменную банку молотого кофе. — Вообще-то, было б неплохо кофейку…

И он прикусил губы.

А солнце поднималось, и дневное воздушное тепло опускалось с неба на песок, высушивало ту мизерную влажность, которую подарила этой мертвой земле ночь.

— Как вы тут кофе варите? — спросил полковник, глядя на меня.

— Женщины собирают хворост и разводят костер, а на треногу вешают котелок с водой, — ответил я монотонно.

— Хворост? — переспросил, оглядываясь полковник. — Где ж тут его собрать?

Я вон на сухом спирте себе еду грел, да он кончился…

У меня в голове возник план возможного спасения, хотя представить себе полное избавление от всей этой компании было невозможно. По крайней мере в этот момент.

— Гуля знает, где хворост искать, она же местная, — и я указал взглядом на свою связанную жену.

Полковник Тараненко тоже посмотрел на нее, пожевал в задумчивости губы, провел рукой по гладковыбритым щекам и проверил пальцами, правильно ли топорщатся его ухоженные густые усы.

— Вот шо, — заговорил он. — Я ее развяжу, она — лицо посторонней национальности, пускай воду вскипятит… А вы пока полежите, вам кофейку тоже хватит…

И полковник наклонясь над Гулей, развязал ей руки, потом — ноги.

Мне казалось, что Гуля, как только он развяжет ей руки, даст ему по морде.

Но она потерла запястья, уселась, спокойно осмотрелась по сторонам.

— Иди за хворостом! — сказал ей полковник, и она послушно пошла.

«Может, так и лучше, — подумал я про Гулю. — По крайней мере в нужный момент она и меня развяжет, а там, может, оставим полковника втроем с Петром и Галей. Вот им весело будет. И ну этот дневник к чертям, пусть сами копают — лопата у них есть!»

Полковник, проводив любопытным взглядом Гулю, снова взял в руки папку и понюхал. Потом присел возле меня на корточки и понюхал меня.

— Шо это ты корицей пропах насквозь? Пироги с корицей любишь?

— Нет, просто украинско-российскую границу в вагоне с корицей переезжал, вот запах в кожу и въелся, — пошутил я.

— А-а, — протянул полковник, всерьез восприняв мои слова.

Когда солнце поднялось еще выше, время потянулось медленно, как древесная смола. Петр вдруг сухо закашлялся и попросил у полковника воды. Тот нашел баллон и напоил связанного пленника. Мне было забавно наблюдать, как приближались друг к другу пшеничные усы Тараненко и черные усы Петра. Полковник с каким-то особым удовольствием поднимал балон над головой пьющего, словно заставляя его делать большие, до захлебывания, глотки.

— Эй! — вовремя спохватился я. — На кофе не хватит! Это же вся вода!

На лицо полковника возвратилось серьезное выражение. Он тотчас отнял баллон от лица Петра и прикрутил сверху пластмассовую крышечку.

Вскоре вернулась Гуля и развела костер. А минут через двадцать над котелком поднялся первый пар.

Полковник достал из своего рюкзака поллитровую алюминиевую кружку и ложку.

Насыпал в кружку молотого кофе и присел у костра, ожидая кипения воды.

Гуля отошла в сторону и принялась укладывать свои вещи обратно в двойной баул.

— А чай у тебя какой? — неожиданно спросил ее полковник. — Цейлонский?

— Здесь все китайское. — обернувшись на мгновение, ответила моя жена. — Зеленый есть, желтый… Полковник Тараненко кивнул и повернулся к котелку.

Наконец он налил себе в кружку кипящей воды, бросил туда два куска сахара-рафинада и стал громко разбалтывать все ложкой.

— Товарищ полковник, — проговорил я. — Может, хотите с молоком?

— С молоком? Откуда здесь молоко?

— У меня сухое, детское.

Полковник бросил внимательный взгляд на мои вещи, разложенные рядом с опустошенным рюкзаком.

— Вон то? — спросил он, показывая рукой на банки «детского питания». Я кивнул.

— Ну давай, раз предлагаешь! — Он поднялся, открыл одну банку и высыпал в кружку две или три ложки белого порошка;

Плотно закрыв банку, он вернулся на свой стульчик возле костра. Подул на кружку, посмотрел на небо. Кофе еще был слишком горяч, и он опустил кружку на песок, а сам, порывшись в своем брезентовом рюкзаке, достал бежевую панамку с надписью «Ялта-86» и натянул ее на голову.

— Сидели б вы по своим хатам, я бы сейчас в отпуск пошел, — грустно произнес он. — Думаете, я сам эту систему придумал? Это все начальство! Им бы только побольше успешных операций за минимум бюджетных средств! А у меня путевка в Одессу пропала. В санаторий имени Чкалова! Жарься теперь здесь с вами на солнце, да еще и моря рядом нет.

— А Каспийское? — спросил я. Полковник скривился и протянул руку вниз за кружкой.

Я с нетерпением ждал момента, когда будет сделан первый глоток. Но «адидасовец» Тараненко не любил горячих напитков. Он ждал, когда кофе остынет.

Ждал еще минут пять, и только после этого кружка, наконец, приблизилась к его губам. Я с облегчением выдохнул свое напряжение. Оставалось подождать, пока он напьется.

Тяжело отрываясь от бледно-желтого песка пустыни, Витольд Юхимович Тараненко почему-то вспоминал хатку-мазанку своей бабушки — Федоры Кирилловны Кармелюк, которую, как казалось ему, всю жизнь, чуть ли не от самого рождения, все односельчане называли бабкой Федорой. Словно и детства у нее никогда не было. Тело полковника неспешно возносилось и вот он уже открыл глаза, которые закрыл десятью минутами раньше из-за неожиданной "медленности кровообращения.