4 сентября

Слишком много в моем дневнике записей о мелких огорчениях. Надо быть сильнее.

6 сентября

Плоха та мельница, что реку не мутит! Меня взяли в начальную школу на улице Карла Маркса, этo хорошая работа. Я почти на неделю отстала, но ничего, нагоню. Радость!

9 сентября

Окна в классе не открываются, слиплись намертво. Правда, в дверь задувает сквозняк, принося нам некоторое облегчение. Ранняя осень, хорошие дни медленно сменяются плохими. Муксина нарисовала для меня картинку. Маджит принес мне брусничный напиток, очень бодрящий. Школа словно возвращает меня в юность. Когда здесь учился Рудик, его таскали за волосы, щипали, ужасно над ним издевались, обзывали по-всякому. У детей и сейчас немало жестоких игр, одна, например, называется «Макарончики». Ребенка заставляют вертеть головой влево-вправо, и при этом кто-нибудь бьет его то с одной, то с другой стороны по шее. Еще есть «Одуванчик», в этой игре бьют по макушке. Возвращаясь домой, не удержалась от недобрых мыслей. Может быть, обращение, которому Рудик подвергался в те годы, было наказанием, которое он получал загодя.

11 сентября

Запас мелков и новая доска, пустяк, а приятно.

13 сентября

Дни укорачиваются, а кажется, что удлиняются. Мама волнуется: вдруг Рудик не взял с собой ботинки. Представьте.

14 сентября

Мама вспомнила, как Рудик, когда танцевал в Москве, купил ей длинное черное пальто и как ей не хотелось сдавать его в Большом на вешалку. Когда танец закончился и его стали вызывать на бис, она сбежала вниз, чтобы забрать пальто, боясь, что оно потеряется, и пропустила почти все аплодисменты. Теперь она говорит, что с радостью сдала бы и пальто, и душу с ним вместе, если б могла снова увидеть его дома. Что ж, в конце концов она поймет, что потеряла бы при этом и сына, и душу. Одно облегчение. Мы вышли погулять и увидели над Белой красивый красный закат.

15 сентября

Подул первый холодный ветер. Мама жалуется на боль в коленях. Ее старое тело что твой флюгер, она даже грозу может предсказывать. Вода в ванне такого же цвета, как чай.

17 сентября

В школе снова нелады с электричеством.

18 сентября

Жизнь начинается с хлеба. А хлеба-то и нет. Ну, по крайней мере, есть радио, позволяющее отвлечься, во всяком случае, отцу, который включает его, как только возвращается с работы. Он говорит, что желание улучшить мир многого не стоит, вопрос — как это сделать. Утром, перед тем как он вышел из дому, мама натерла ему грудь гусиным жиром, но домой он все равно вернулся с кашлем. Он и мама словно обмениваются болезнями. Он даже не стал есть борщ, который принесла нам живущая этажом выше Эльза. Страшно похудел и все ждет исключения из партии, а оно наверняка сокрушит его окончательно. Конференция уже скоро. Пока мы дожидались вечернего автобуса, чтобы поехать на садовый участок, он сказал странную вещь: «Спутники мы, Тамара, запускаем, а наладить работу автобусов не можем». Как будто ему Рудик в ухо нашептывает, а ведь это опасно. Еще в прошлом году отец говорил, что мы живем в замечательное время: новый рекордный урожай, освоение Сибири, атомная энергия, спутники, освобождение народов Африки, он даже с тем, что Рудик в балете танцует, почти примирился, — и щеки у него были тогда такие румяные. А теперь усилия, которые требуются, чтобы оставаться собой, изматывают его.

19 сентября

Мама время от времени заводит разговор о том, что Рудику нечего есть. Когда она разговаривает с ним из Большого дома, он твердит, что у него все хорошо. Она уверена, что это пропаганда. И все спрашивает, бросают ли ему до сих пор стекло на сцену. Он отвечает — нет, но она не очень ему верит. Она знает, как относятся к нам на Западе. Рудик говорит, что это делалось только в самом начале, да и то коммунистами. Нас это на время озадачило. Бессмыслица какая-то. Когда мама пошла домой, я тайком от нее купила в парке мороженое.

20 сентября

Зарплата отца автоматически тратится на приобретение облигаций. А мою я еще не получила. Как я теперь жалею о вчерашнем мороженом! Мама попросила у соседей немного крупы для каши. Эльза поделилась заваркой, но поздние чаепития лишают маму сна. Отец привинтил вторые рамы, зимние. Лицо у него было такое, точно холода уже наступили.

2 октября

Яростные, хлесткие ветра. Школе приходится экономить нефть, которой она отапливается.

10 октября

Не могла писать, такое несчастье, необходимо как-то сдерживать мои дурные мысли. Дети страшно мерзнут. Приходится придумывать игры, которые заставляют их двигаться по классу. А я в этом не сильна. Саша не любит бегать. Гюльджамал любит неподвижно сидеть, завернувшись в два пальто. Николай не любит стоять. Халим любит стоять на одной ноге, говорит, что это его согревает. А Маджит такой несносный! Что делать? Остальных детей притягивают те, кто может поделиться с ними едой. А какие драки! После школы я обычно отправлялась ухаживать за садовым участком. А теперь выпал первый снег и делать там особенно нечего. Ко мне подошел старик, спросил об отце. Сказал, что они много раз встречались на участке. Я постаралась оборвать разговор, но пригласила его к нам, решив, что отцу не помешает компания. Он приподнял шляпу. Тон у него какой-то немного буржуазный. Я занялась работой. Уход за участком — это всего лишь ритуал. Когда я возвращалась домой, автобус обрызгал меня грязью. А отчищая пальто, я обнаружила на подкладке дырку, которую нужно заштопать. У мамы проблемы с недержанием, она говорит, что если бы человек мог штопать свое тело, то она получила бы работу самошвейки! Дойдя до дома, я остановилась в воротах, увидела на двери что-то красное. Сердце заколотилось, я подумала, что дверь опечатали сургучом, а нас хотят выселить. Но это оказалась всего лишь записка с требованием прийти завтра в Большой дом. Мама обрадовалась случаю еще раз поговорить с Рудиком. Она скучает по его посылкам из Ленинграда. Иногда она старается настроить приемник на «Голос Америки», но это невозможно, конечно. Его и в Москве-то все время глушили, и потом, это же чистой воды западная пропаганда. Мама и сама это знает. Как мне ненавистны две эти физиономии, их издевки над нами.

11 октября

Ужасная ошибка. Старик, с которым я разговаривала на участке, пришел сегодня, чтобы повидать отца. Это Сергей Васильев, муж Анны, которая первой обучала Рудика танцу. Отец, естественно, был с ним вежлив, мне показалось даже, что он получал от их разговора удовольствие. Я попыталась попросить у него прощения, однако он отмахнулся от меня, сказав, что знал старика и раньше и рад был побеседовать с ним, тем более что его реабилитировали уже не один год назад. И прибавил: «Если один нежелательный элемент хочет водиться с другим, что ж, пусть так и будет». Но нельзя же иметь такие мысли и надеяться, что тебя оставят в партии. Это надорвет ему душу. Я выстирала, чтобы порадовать отца, его рубашки.