Следующее утро посвятили разборкам прошедшего вечера. Особо не зверствовал, поскольку понимал, на что иду, когда отпускал такую толпу развлекаться. Но были тут и светлые стороны. Вылезли на свет явные лидеры, дебоширы и миротворцы. Если честно, именно этого и ждал.

Теперь, сидя с сержантом над списком личного состава, распределяли их по капральствам, то есть по двадцать – двадцать пять человек, как тут было принято. Справились с этим быстро. Потом, вызвав к себе будущих капралов, вручили им списки личного состава и поздравили с капральскими должностями.

Стоит заметить, что грамотность в Поморье была поголовная, ребенку дарили букварь на день рождения в пять лет. Читали все с разной скоростью, но прочитать написанное мог практически каждый. Вот писать могли не все.

После поздравлений объявил, что их капральства будут называться экипажами, и эти экипажи пойдут в бой одним целым, а посему все тренировки будут вестись только экипажами. И наказывать буду весь экипаж если что. Начнем прямо сейчас: задачи экипажей – загладить нанесенный с вечера членами экипажа урон, да так, чтоб жалобщики пришли к нам с благодарностями. Список жалобщиков у нас есть, а вы, будущие капралы, собирайте своих людей и выясняйте сами, кто и что набедокурил. Первый экипаж, который справится с этим делом, сможет выбрать трех человек, коих мы оденем в новую форму.

Молодые парни купились на дух соревнования, и нам осталось только ждать. Попутно объяснил сержанту, что строить их впредь можно только по экипажам, и первым в строю будет стоять экипаж, признанный лучшим.

Пока ждали результатов покаяний, успели пройтись по рядам местного гостиного двора и купить недостающие мелочи для роты, в том числе и ткань на портянки. К вечеру два экипажа справились с заданием. Как именно, меня не интересовало, пусть хоть дрова колют, хоть деньгами сбрасываются.

С назначенными первым выигравшим экипажем тремя морпехами пришли к портным. Пока портные подгоняли форму по месту, ходил и рассматривал вид будущего ужаса морей. Общий вид мне нравился. Проблема в том, что жилет этот вид несколько портил. Стал советоваться с мастерами. В результате проект жилета значительно поменяли, сохранив и вместительность, и функциональность – вписали его в форму, в основном поиграв толщиной, выведя основную толщину на спину, а спереди плавно уменьшая толщину от плеч к животу. Также поменяли принцип надевания – если изначально он запахивался на груди, то теперь надевался через голову как пончо. Переделывать эти жилеты было уже бессмысленно, договорились сшить новые к утру, а морячки сами зайдут за ними утром вместе с остальными комплектами белья и новой формы. Пока пусть красуются как есть. Общий бравый вид портила только разнокалиберная, разношенная обувь, но обувщики работают значительно медленнее портных.

Вернувшись на подворье, с интересом наблюдал реакцию роты на новую форму. Все же понятие честь мундира не на пустом месте появилось. И вот такие минуты радости от обретения этого самого мундира на глазах у товарищей дорогого стоят.

Утром четыре наших экипажа уходили на ладье обратно в Вавчугу. Мыслями был уже в цехах заводов, однако, проводив будущий полк до казармы, толкнул речь, что царь-батюшка на нас смотрит с надеждой и только мы сможем сломить силы иноземных флотов на морях, в чем не будет нам преград, если станем учиться, учиться… ну и так далее. Судя по одухотворенным лицам морячков, речь удалась. С чувством выполненного долга пошел по цехам выяснять накопившиеся проблемы. И на неделю завис за их разгребанием.

Усть-Пинега, девять километров севернее Вавчуги

Пустой обоз привез в деревню ворох новостей и родоков, ныне соскакивающих в чавкающую грязь дороги и весело перекрикивающихся со встречающей толпой устьпинежцев.

– Да, славно, славно добрались, чегось выспрашивать-то на холоду?!

– Клима, ну-ка подмогни! Потом с Павлухой перемолвишься.

– Степанида-то где?! Поди, не кажный день от дела государева гостинцы привозят.

Гомон нарастал, закручиваясь вокруг идущих по селу четырех телег, втягивая в кружение все больше жителей, выходящих с подворий, и собак, носящихся вокруг мерно ступающих лошадей с веселым лаем. Путь по селу заповедан предками, оно тем от деревни и отлично, что в селе церковь есть. А коль церковь осеняет поселение крестами, обоз шел перекреститься на купола, поставив этим точку в переходе.

– Ну вот и добрались, пособил Господь.

Коренастый плотник Павел, осенив себя крестом и поклонившись куполам, натянул на копну серебристых от проседи волос цебаку с длинными ушами, разлегшимися на плечах. Толкнул локтем разгибающегося после поклона соседа:

– К тебе, Петр Ефимыч, разговор есть. Надобно нам посидеть ввечеру по-соседски, да и Надьку к младшей твоей привез, им о своем, бабьем, перемолвиться потребно.

Пожилой помор, лицо которого напоминало лик каменного хребта, обожженного солнцем и иссеченного морщинами, задумчиво помял в руках шапку.

– Отчего же не перемолвиться? У меня до тебя тож спрос есть, пойдем прям щас, вечером другие дела сыщутся.

Селяне расходились по домам. Обоз, звякая упряжью, покатился на корабельный двор Усть-Пинеги. Над селом опять разливалась тишина, не прерываемая даже лаем собак. Обычные дневные шумы большого поселения уступали место любопытным расспросам прибывших.

Из дома пожилого корабельного мастера Петра выскочили две давние подруги, Надежда да Таисия, красующиеся одинаковыми платками. Таисия поклонилась сидящим на дровах перед входом в дом мужчинам.

– Дозволь, батюшка, мы с Надей до опушки сходим?

Недовольный глава семейства только рукой махнул, отсылая младшую.

– Ты чего на Тайку-то осерчал, Петр Ефимыч?

Павел не ведал, как перейти к основному разговору, и искал тему для зачина.

– То наши склоки, не об этом разговор.

Пожилой помор отвел взгляд от уходящих девушек.

– Поведай, что за корабль новый мастер ладит? Люди разное бают, хочу от верного человека слово услышать.

Павел слегка расслабился, о делах новой верфи он мог говорить долго и со вкусом.

Мужчины увлеклись беседой, минут через пять в ход пошли щепки, которыми на земле рисовались диковины, вскоре затаптываемые и уступающие место новым рисункам.

Уходящие девушки постояли, следя невидящими глазами за богатым на мимику разговором двух немолодых поморов, их мысли витали далеко от диковин нового государева мастера.

– Нету мочи так жить, Надька! Как ветка надломленная.

– Ну что ты, Тайка. Господь не оставит…

Таисия только кивнула грустно, прерывая подругу и отворачиваясь от спорящих мужчин. Видно было, что она давно перегорела своей болью, оставившей в душе только грусть и безысходность.

Некоторое время подруги шли молча. Надежда вновь обдумывала дело, вернувшее ее в родное село. И так плохо, и сяк не по-божески выходит.