— Ну и ну, — пробормотал он в тот момент, когда Эдди скрылся из виду.

Садовник был одет лучше Теда. В одежде Теда всегда присутствовала какая-то небрежность и беспорядочность — джинсы с заправленной в них футболкой и (в это прохладное пятничное утро) незастегнутая фланелевая рубашка, которую трепал ветер. И в это утро Тед был еще и небрит — он из кожи вон лез, чтобы произвести наихудшее впечатление на миссис Вон. (Тед и его рисунки уже произвели наихудшее впечатление на садовника миссис Вон.)

— Пять… Пять минут! — крикнул Тед Эдди.

С учетом предстоящего долгого дня вряд ли имело какое-то значение то, что Эдди не услышал его.

В Сагапонаке Марион упаковала большой пляжный мешок для Рут, на которой под шортами и футболкой уже был купальный костюмчик. В мешке лежали полотенца и две перемены одежды, включая длинные трусики и футболку.

— На обед можешь ее увезти куда хочешь, — сказала Марион Эдди. — Она ест только сэндвич с сыром на гриле с картофелем фри.

— И кетчупом, — сказала Рут.

Марион попыталась всучить Эдди десять долларов на обед.

— У меня есть деньги, — сказал ей Эдди, но когда он повернулся к ней спиной, чтобы подсадить Рут в машину, Марион засунула десятку в задний карман его джинсов.

Он вспомнил то ощущение, которое испытал, когда она в первый раз подтащила его к себе, засунув пальцы за пояс джинсов и упираясь костяшками в его голый живот. Потом она расстегнула пуговицу, а за ней — молнию на ширинке, о чем он вспоминал каждый раз, раздеваясь, в течение следующих пяти или десяти лет.

— Помни, детка, — сказала Марион Рут, — чтобы никаких слез у доктора, когда он будет снимать швы. Это не больно — я тебе обещаю.

— А можно я оставлю ниточки себе? — спросила четырехлетняя девочка.

— Наверно… — ответила Марион.

— Конечно, ты можешь оставить их себе, — сказал ребенку Эдди.

— Пока, Эдди, — сказала Марион.

Хотя в теннис она не играла, на ней были теннисные шорты, теннисные туфли и свободная фланелевая рубашка, которая была слишком велика для нее, — рубашку она взяла из вещей Теда. Рано этим утром, когда Эдди уезжал за Тедом в собачью будку, Марион взяла его руку, засунула ее под рубашку и прижала к своей голой груди, но когда он попытался поцеловать ее, отодвинулась от него, и у Эдди на пальцах осталось ощущение прикосновения к ее груди, которое не пройдет следующие десять или пятнадцать лет.

— Расскажи мне о швах, — попросила Рут Эдди, когда он свернул налево.

— Ты даже почти ничего не будешь чувствовать, когда доктор станет их снимать, — сказал Эдди.

— Почему? — спросила его девочка.

Прежде чем он сделал следующий поворот, правый, в последний раз перед ним мелькнули Марион и ее «мерседес» — в зеркале заднего вида. Направо она поворачивать не будет, Эдди это знал — за грузчиками нужно было ехать прямо. Левая сторона лица Марион была освещена утренним солнцем, которое ярко светило через боковое водительское окно «мерседеса»; окно было опущено, и Эдди видел, как ветер играет волосами Марион. Прежде чем повернуть, Марион махнула ему (и дочери), словно собиралась встретиться с Эдди и Рут, когда они вернутся.

— А почему, когда снимают швы, не больно? — снова спросила Рут у Эдди.

— Потому что порез зажил, кожа затянулась, — сказал ей Эдди.

Марион теперь исчезла из виду.

«Неужели это все?» — спрашивал он себя.

«Пока, Эдди» — неужели это были ее последние слова ему? «Наверно…» было последнее слово, сказанное Марион дочери. Эдди не мог поверить, что все кончилось так резко: опущенное окно «мерседеса», ветерок треплет волосы Марион, рука Марион машет ему из окна. И только половина лица Марион освещена солнцем — остальная невидима. Эдди О'Хара не знал, что ни он, ни Рут ближайшие тридцать семь лет не увидят Марион. И все эти годы Эдди удивлялся кажущейся обыденности ее отъезда.

«Как она могла?» — спрашивал себя Эдди, и точно такой же вопрос в один прекрасный день задаст себе Рут.

Два шва были сняты так быстро, что Рут даже не успела заплакать. Четырехлетнюю девочку больше интересовали сами ниточки, чем ее почти идеальный шрам. Белизна тонкой линии была лишь немного нарушена следами йода или какого-то другого антисептика, которым они намазали ранку, — от него осталось желтовато-коричневое пятно. Теперь, когда ей снова можно мочить палец, сказал ей доктор, пятнышко сойдет после первой хорошей ванны. Но Рут больше волновали две ниточки, каждая из которых была разрезана пополам; их положили в конвертик, чтобы засохшая корочка около узелка в конце одного из них не повредилась.

— Я хочу показать мои ниточки маме, — сказала Рут. — И эту корочку.

— Давай сначала на пляж, — предложил Эдди.

— Давай сначала покажем ей корочку, а потом ниточки, — ответила Рут.

— Посмотрим… — начал Эдди.

Он подумал о том, что кабинет доктора в Саутгемптоне находится всего в пятнадцати минутах ходьбы от особняка миссис Вон на Джин-лейн. Сейчас была четверть десятого, и если Тед еще не ушел оттуда, то он пребывал в обществе миссис Вон уже целый час. Но, скорее всего, Тед уже не пребывал в обществе миссис Вон. Но Тед мог вспомнить, что Рут сегодня утром снимают швы, и он, возможно, знал, где находится кабинет доктора.

— Давай-ка поедем на пляж, — сказал Эдди Рут. — И побыстрее.

— Сначала корочку, потом ниточки, а потом пляж, — ответила девочка.

— Давай поговорим об этом в машине, — предложил Эдди, но вести переговоры с четырехлетним ребенком не очень-то просто, и хотя не каждый раз возникают трудности, бывают случаи, на которые требуется немало времени.

— А мы забыли о фотке? — спросила Рут у Эдди.

— О фотке? — сказал Эдди. — О какой фотке?

— С ножками! — воскликнула Рут.

— Ах, фотография… она еще не готова, — сказал ей Эдди.

— Это неправильно! — заявила девочка. — Мои ниточки уже готовы. Моя ранка целиком затянулась.

— Да, — согласился Эдди. Ему пришло в голову, как отвлечь четырехлетнего ребенка от желания показать корочку и ниточки матери, прежде чем ехать на пляж. — Давай поедем в магазин и скажем им, чтобы они отдали нам фотографию, — предложил Эдди.

— Всю починенную, — добавила Рут.

— Хорошая мысль! — заявил Эдди.

Теду и в голову не придет заглянуть в этот магазин, решил Эдди, — магазин был так же безопасен, как и пляж. Сначала устроим шум из-за этой фотографии, а потом Рут и не вспомнит, что хотела показать матери корочку и швы. (Пока девочка смотрела на собаку, которая чесалась на парковке, Эдди сунул конверт с драгоценной корочкой и швами в бардачок.) Но магазин оказался несколько менее безопасным, чем полагал Эдди.

Тед не помнил, что у Рут этим утром должны снимать швы; миссис Вон не дала Теду времени на то, чтобы поразмыслить. Не прошло и пяти минут с тех пор, как он прибыл к ее дверям — и вот он уже спасался бегством от миссис Вон, которая гналась за ним по дворику до самой Джин-лейн, размахивая зубчатым ножом для резки хлеба и крича, что он — «дьявол во плоти». (Он не очень отчетливо помнил, что так называется ужасная картина в отвратительной коллекции Вонов.)