Богданов кивнул.

Шибаев испытующе смотрел на генерального директора и мучительно соображал: какого черта Богданов «раскололся»? Сказал бы «нет!», и дело с концом. Признаться, что крал деньги у своей работодательницы… Это, знаете ли, поступок. Вот только на хрен? Кто добровольно признается в таких вещах? Может, совесть замучила и захотелось исповедаться?

Глаза Богданова прятались за стеклами тонированных очков, и Шибаев не мог «прочитать» его взгляд. Сюда бы Алика с его толкованием языка жестов… Хотя толковать было нечего. Мимика и жесты Богданова были чрезвычайно скупы, руки почти все время неподвижно лежали на столе, сидел он удивительно прямо – словно аршин проглотил – и ни разу не переменил позы. Лишь два раза снял очки и протер идеально чистые стекла.

– У меня тоже вопрос, – вдруг сказал Богданов, ухмыльнувшись. – Что вы делали вчера в доме Ады Романовны? И что случилось с вашим лицом?

Захваченный врасплох Шибаев мысленно чертыхнулся – шустряк! Интересно, как он догадался?

– Пришел поговорить с Викой, но, как оказалось, обслуга была внезапно эвакуирована. – он надавил на «внезапно».

– Не так уж внезапно. Дом в сложившихся обстоятельствах обуза, чем раньше он уйдет, тем лучше для всех. «Форель» реорганизуется, нужны большие деньги, каждая копейка на счету. Ада Романовна при всех ее достоинствах не была новатором, производство морально устарело, – Помолчав, Богданов спросил: – Стекло в двери вы разбили?

– Нет. Там был еще кто-то.

– И вы подрались? – Он, казалось, не удивился.

– Можно и так сказать.

– Вы его рассмотрели?

– Нет, я его не рассмотрел.

– Могу я спросить, что вы там искали?

Шибаев чувствовал себя по-идиотски от спокойно-доброжелательного тона Богданова, от его ненавязчивого любопытства, от синяка на собственной физиономии. Влез в чужой дом, позволил спустить себя с лестницы… Такое же чувство он испытывал когда-то во время бесед с классным руководителем Василием Семеновичем, который спрашивал: а мяч в окно ты зачем бросил? А на крышу зачем полез? А прибил к столу классный журнал? Пока шкодил, был героем, а потом, чувствуя себя последним придурком и пряча глаза, стоял, переминаясь с ноги на ногу, перед старым учителем, не пытаясь даже объяснить зачем. Затем. Гормоны играли, должно быть. Да разве объяснишь внезапные озарения и желания? Хочу – и все.

– Хотел кое-что проверить, – сказал он наконец. – Я понимаю, надо было сделать официальный запрос насчет ключа, получить разрешение…

Он попытался вложить в сказанное весь сарказм, на какой был способен, но чувствовал, что получилось не очень. Моральный перевес был на стороне генерального директора.

– Да ладно, – махнул рукой Богданов все с той же гадкой ухмылкой, как показалось Шибаеву. – Надо, значит, надо. Извините, у меня сейчас совещание. Если больше вопросов нет, то…

Фраза повисла в воздухе. Шибаев поднялся.

– Кстати, в бумагах Ады Романовны я нашел какие-то документы Николая Андреевича. Посмотрите, может, что-то важное, – он протянул Шибаеву конверт.

– Как вы догадались? – не выдержал Шибаев.

– Я не догадался, я предположил. И если бы вы сказали, что вас там не было… я бы вам поверил. Честное слово, – в его тоне прозвучали издевательские нотки. Хотя вполне вероятно, что Шибаеву это только показалось…

Алик Дрючин хлопотал, как заботливая супруга, встречающая мужа после долгого отсутствия. Накладывал жареную картошку, котлеты, пододвигал банку с маринованными огурчиками. Наливал в кружку пива и спрашивал:

– Не теплое? Нормально? Забыл сразу поставить в холодильник…

Шибаев почувствовал что-то вроде угрызений совести и подумал, что Алик сейчас – как рыцарь на распутье: одинок, без любимой женщины, без интересных событий в жизни, и он, Шибаев, у которого жизнь не в пример богаче и бьет ключом, должен поддерживать друга морально, уверять, что все будет хорошо, если не сегодня, то завтра непременно, и напоминать, что жизнь – зебра, а значит, полосатая. Но беда в том, что Шибаев не умеет утешать, скорее наоборот, готов зубоскалить почем зря по любому поводу. Сердцем понимает, а голова не дает выразить. Алик, к счастью, пропускает шибаевское зубоскальство мимо ушей, равно как и Шибаев Аликово занудство, тут у них паритетные отношения. Всегда, но не сейчас. Сейчас Алик чувствует себя брошенным, никому не нужным и оторванным от текущих событий.

– Ты подрался? – спросил он, перебивая ход мыслей Шибаева. Алик обожал всякие подробности про шибаевские драки, ему вообще нравилось все брутальное, грубое, вроде кино и сериалов про ментов и бандюков. Шибаев фыркал: опять шелупонь всякую смотришь, не надоело? Но Алику не надоедало.

Шибаев, успевший уже забыть о ночных приключениях, потрогал скулу и кивнул.

– С кем? С Богдановым?

Шибаев рассмеялся.

– С Богдановым? Нет. Я не подрался, меня спустили с лестницы.

– Тебя спустили с лестницы? Кто? – Алик вытаращил глаза и отложил нож и вилку.

«Ты позволил спустить тебя с лестницы?» – услышал Шибаев в тоне Алика.

– Если бы я знал!

– Когда?

– Прошлой ночью. Я поднимался по лестнице, было темно, светил фонариком себе под ноги, а он стоял наверху и ждал. А потом приложил. Я и слетел.

– Тебя же могли убить!

– Вряд ли, там невысоко. А вот сломать что-нибудь – запросто. Повезло. – он снова потрогал синяк.

– Ты поднимался к Яне?

Шибаев ухмыльнулся:

– Я был в доме Ады Романовны. Он сейчас пустой.

– Ты был в доме Ады Романовны? Зачем? – Алик сгорал от любопытства.

– Как тебе сказать… – Шибаев тоже отложил вилку и задумался.

– Тебя терзают смутные подозрения? – догадался Алик. – О чем? Ты считаешь, что смерть Ады Романовны… Что ее убили?

– Не знаю. Не буквально.

– Что значит не буквально?

– Не буквально значит, что ее… Не спускали с лестницы и не сыпали в кофе цианистый калий.

– А что тогда?

– Как, по-твоему, можно ускорить кончину больного человека с нестабильной психикой?

– Разве у нее была нестабильная психика?

– Последнее время она терзалась чувством вины и начала поиски сына покойного мужа, – принялся терпеливо объяснять Шибаев. – Как, по-твоему, человек со здоровой психикой стал бы заморачиваться поисками чужого сына? Она была сильной женщиной, но перед смертью заметно сдала.

– Зачем было убивать ее? Она и так умирала.

– Я сказал ускорить, а не убивать. Это не одно и то же.

– Как?