Сидя вокруг костра, путники мирно беседовали, как вдруг один из них возвысил голос и стал наступать на товарища, молодого монгола, очень остроумно подшутившего над первым. И на этот раз глупый обиженный собеседник принужден был выслушать еще большее глумление, отчего рассвирепел самым ужасным образом и незаметно исчез. Прочие монголы сильно смеялись, молодой парень был героем вечера. Не прошло и нескольких минут, как задорный монгол возвратился с палкою в руках и, приблизившись сзади, со всего размаха ударил парня по голове. Удар был так силен, что молодой монгол умер на месте. Товарищи пришли в ужас и с проклятьем схватили убийцу. Последний, видимо, сильно струсил и вопил, что никогда не собирался убить человека, а лишь только хотел сделать ему больно, чтобы он, «мальчишка», не позволял себе в будущем спорить и смеяться над старшими.

Под покровом ночи монголы долго обсуждали свое положение, наконец, завьючив на верблюда труп, отвезли его в ближайшие холмы и похоронили в песок. Наутро, как ни в чем не бывало, компания монголов отправилась своею дорогою. Со мною по-прежнему продолжал следовать и монгол-чиновник, который все видел и который обо всем поведал в управлении Тушету-хана. Вот тут-то и арестовали как самого убийцу, так и его спутников, и передали дело в законные руки китайцев, которых ожидали сюда – на место преступления.

Зная монголов вообще, не трудно догадаться, какой печалью должна была отразиться весть о приезде китайских судей, грозившем, как всегда в таких случаях, тяжело отозваться на кармане обитателей Монголии, которые, строго говоря, довольно миролюбивы и очень далеки отуголовных преступлений. Если же подобное явление все-таки имеет в Монголии место, то оно совершается или нечаянно или же, как теперь, в минуту страшного гнева и раздражения.

Лежавшие к югу от Унэгэтэ высоты открыли нам еще более контрастный силуэт Гурбун-сайхан, протянувшийся в поперечном направлении. Между этими высотами и хребтом «Три отличных» (Гурбун-сайхан) раскинулась обширная долина, пересеченная холмами, грядами и вклинившимися между ними второстепенными котловинами с ясно выраженными бортами, выделявшимися красным оттенком. По дну котловин залегали бугристые, одетые саксауловою зарослью пески, приютившие монголов, пасших так называемых «богдоханских», или императорских верблюдов числом свыше тысячи голов.

От этих монголов мы должны были принять угощение в виде кирпичного чая, приправленного верблюжьим молоком. Пустынные обитатели были хорошо осведомлены о Балдын-цзасакском хошуне, кочевавшем в области впереди лежащих гор Монгольского Алтая; знали они также и самого управителя, Балдын-цзасака, слывущего в окрестности за хорошего, славного старика. Здесь же мы случайно встретили и одного из обитателей указанного хошуна, богатого монгола, следовавшего в Ургу и давшего нам практический совет: держаться его свежих следов, ведущих в то именно ущелье, по которому нам предстояло подняться на перевал Улэн-дабан.

Среди песков и зарослей саксаула в полдень было очень тепло. Открытая и освещенная солнцем поверхность песка нагрелась до +16°С.

Саксаульные воробьи (Passer ammodendri stoliczkae) громко щебетали, а одинокий серый сорокопут (Lanius mollis [Lanius exeubitor]) отлично пел; заметив наше присутствие, эта умная птица смолкла и улетела, не пустив к себе в меру выстрела. Из других пернатых в этой местности мы по-прежнему много наблюдали больдуруков (Syrrhaptes paradoxus), а из млекопитающих впервые здесь встретили антилопу хара-сульту (Gazella subgutturosa) и крупную песчанку (Gerbillus giganteus [Rhombomys opimus – большая песчанка]), выдававшую себя громким писком.

Из наиболее глубокой котловины по затейливо обдутым красным хан-хайским отложениям[65] мы поднялись на хрящеватую возвышенность, на которой резко выражена кукухотосская дорога. По этой дороге мы прошли несколько верст и расположились биваком у прекрасного ключа Тала-хашата. Воображаю, как хорошо должно быть здесь летом, каким уютным уголком для путешественников представляется тогда этот богатый родник, с шумом расплывающийся серебристыми лентами по скату, одетому изумрудным лугом. Рядом со случайным человеком тут хорошо устраиваются пролетные и гнездящиеся птички и во множестве летают разноцветные бабочки, или украдкою по утрам и вечерам пробираются на водопой осторожные, легкие газели.

Даже и теперь здесь чувствовалось некоторое оживление и уютность, даже и теперь ключевой скат был свободен ото льда, сплошною корой залегавшего по озеровидной равнине. Ключ выбегал из земли сильной струей, чистейшей, как кристалл воды, с температурой +1,4°С, весело журчавшей по крутизне ската.

От Тала-хашата открывается широкий вид на Монгольский Алтай, на хорошо знакомый мне еще по предыдущему путешествию массив Арца-богдо, с его характерными воронкообразными вершинами. Туда как раз и убегала большая извилистая дорога, в соседстве которой залегает колодец Чацеринги-худук – астрономический пункт Монголо-Камской экспедиции. Теперь по этой дороге тащился большой торговый караван, везший в Куку-Хото кожи, шерсть и другое сырье. Китайские верблюды выглядели страшно измученными, усталыми; не в лучшем виде были и проводники монголы, жаловавшиеся на стужу и бескормицу, из-за которых они лишились до десяти вьючных животных. Сравнительно с китайскими, наши верблюды считались хорошими, и мы совершенно безбоязненно смотрели на впереди лежащие горы.

Глава третья. Горы Гурбун-сайхан, ставка Балдын-цзасаба и следование к Эцзин-голу