– Я доверяю своим духам-хранителям, – отвечает возница. – До сих пор они еще ни разу не подводили меня.

Лошади рысью уносятся прочь, и пока я продвигаюсь к входной двери, звуки колокольчиков равномерно стихают где-то вдалеке. Я вхожу в дом и сразу слышу голоса Этци и барона, доносящиеся в холл из гостиной. Они громко читают вслух – очень громко! Судя по всему, они поделили между собой роли из недавней пьесы Ба́ндита Боргера Шелли. Звонкий смех и аплодисменты Каниклы говорят мне о том, что она с восхищением слушает этих двоих. Моя фея-крестная со стопкой тарелок в руках выходит ко мне в холл.

– Призрачных желаний, Клэри! Куда ты запропастилась? Давно пора ужинать! Я больше ни минуты не выдержу этих ужасных криков.

– Возблагодарим призраков, фея-крестная. Вообще-то эти крики – искусство.

На лице феи появляется гримаса отвращения.

– Поторопитесь! – раздается радостный возглас Каниклы. – Скорее, скорее!

Я вскидываю брови.

– Она тоже участвует?

Моя фея только отмахивается:

– Они возложили на нее роли нескольких безымянных слуг. И как бы она ни читала свои слова, это никогда не бывает достаточно хорошо.

Едва Каникла умолкает, раздается голос Этци:

– Ники, речь идет о жизни и смерти! Ты должна вложить в свой голос больше ужаса и трагизма!

– Поторопитесь! – тянет Каникла, на этот раз несколько писклявым тоном. – Скорее, скорее!

Фея-крестная остается стоять со мной с тарелками в руках, наблюдая, как я снимаю свои мокрые от снега вещи и убираю их в гардероб.

– Так я слушаю? – нетерпеливо говорит она. – Чем ты занималась весь день?

Пока мы вместе накрываем на стол, я рассказываю моей фее о старике Вайдфарбере, что вызывает у нее громкие недоверчивые возгласы.

– Серьезно?! Но ведь он всегда был таким обаятельный мужчиной! Я до сих пор помню, как он приходил навестить мою бабушку, и даже подарил мне блестящие пуговицы и тесьму, чтобы я могла с ними играть.

– Они были друзьями?

– Не думаю. Если смотреть с сегодняшней точки зрения, я бы сказала, что он с ней заигрывал, а она его отвергала.

Когда мы заканчиваем говорить о Вайдфарбере, я рассказываю фее о своем визите к Випу. Едва я упоминаю о зеркале и блуждающем взоре, как моя фея презрительно фыркает.

– Зеркало! – возмущается она. – Это вещь нового времени, оно не подходит для этого!

– А что подходит, ты знаешь?

– Естественно. Берешь чистую воду и наливаешь в миску. Зимой для этого отлично подходит снег, который нужно собирать в открытом поле. Летом моя бабушка набирала дождевую воду. Потом ты погружаешь взгляд в свое отражение на поверхности воды, пока водная гладь не начнет показывать тебе картины событий, которые происходят с другими людьми в далеких краях.

– И это работает? – спрашиваю я. – Она действительно что-то видела?

– Думаю, да. Однако всегда упоминала, что мне не стоит необдуманно делать то же самое. Обычно люди видят в отражении тревожные вещи, понять которые не в силах и которые истолковать могут только мудрые волшебники. Всем остальным эти образы несут лишь несчастье и огорчение.

– А ты когда-нибудь раньше пробовала это делать?

Фея что-то уклончиво бормочет, словно бы случайно сталкивает ложку, что та, перелетев через весь стол, сваливается с другого его конца на пол.

– Упс, – говорит она и исчезает под скатертью в поисках упавшего столового прибора.

– Ты ведь пробовала, да? – спрашиваю я. – И что ты видела?

– Блуждающий взор – не моя специальность, – доносится из-под стола глухой голос. – Видения удаются мне больше.

– Прискорбно.

– Мне уже явилось несколько видений, – говорит она, выныривая из-за стола с разгоряченным лицом и ложкой в руке. – Прежде всего…

– Знаю-знаю, ты видела корону на моей голове. Но, фея-крестная, давай будем честны: я до сих пор ни разу не надела корону и, вероятно, не стану носить ее в обозримом будущем.

– Да брось. Видения нужно уметь интерпретировать, и мне до сих пор это отлично удавалось. А теперь принимайся раскладывать по тарелкам рагу, а я позову остальных.

С этими словами она несется из столовой в гостиную и с криком «Дети, ужинать!» врывается прямо в сцену убийства, за что удостаивается радостного вопля Каниклы и уничижительного стона Этци.

– Неужели нельзя было подождать хотя бы пять минут, добрая фея? Неужели в этой семье я единственный человек, который обладает деликатностью, манерами и пониманием искусства?

– К счастью, да, единственная! – парирует фея, тем самым обрывая барона, который едва успевает начать свой спонтанный хвалебный гимн в честь прекрасной Этцисанды. – Встаем, встаем! – подбадривает моя фея. – Мой желудок уже рычит намного громче, чем ты способна завопить при виде убийцы!

С блаженной улыбкой на лице я иду на кухню, надеваю фартук и выкладываю мясное рагу в супницу. Вот он – мой дом: здесь я чувствую себя счастливой. И этого у меня не отнять ни одному волшебнику в мире.

* * *

Изначально я собиралась испробовать этот фокус с блуждающим взором в ту же ночь, но, к сожалению, слишком устала, чтобы этим заняться. А на следующее утро обнаруживаю, что мне необходимо наверстать всю упущенную за неделю работу. Прислугу, которую я нанимаю на почасовую работу, во время моего отсутствия не пускали в дом по приказу Испе́ра, а члены моей семьи не сочли нужным что-то мыть, подметать полы или стирать белье. Хорошо хоть фея-крестная взяла на себя обязанности заботиться о курах в сарае. Моя фея даже подкармливала птиц в саду, о чем она, явно гордясь собой, не преминула мне сообщить.

– И ты поднималась по лестнице? – интересуюсь я. – Несмотря на то что постоянно твердишь о том, что ступеньки находятся слишком далеко друг от друга для твоих коротеньких ножек?

– Я велела сделать это Испе́ру. Потому что для тебя это важно.

– Да что ты?

– Кроме того, мы оба хотели проверить, не окажется ли в кормушке еще одного письма.

– Так вот откуда дует ветер.

– Но там ничего не было.

– И слава богу, – говорю я. – Я все равно не понимаю, зачем этим безумным волшебникам потребовалось приставать со своими дурацкими сообщениями к бедным птицам. Могли бросить его в почтовый ящик, так оно тоже было бы доставлено. Что за театральщина?

Целых пять дней подряд я занята, приводя все в порядок и возвращая нашу жизнь в прежнее русло. Дважды за это время выезжаю в город, чтобы сделать заказы, и каждый раз чувствую в вежливых приветствиях горожан, обращенных ко мне, столько же холода, как в нынешней зимней стуже. Люди по-прежнему считают арест Вайдфарбера неким оскорблением со стороны императора («Он всегда был почетным, добропорядочным жителем Амберлинга!») и, соответственно, не очень-то лицеприятно высказываются об Испе́ре. Но поскольку они не могут лично высказать все сыну императора, то выражают свое недовольство мне. Конечно, все это в рамках приличия, так что не подкопаешься.