— Он король Высокогорья Реннер! — кричал Солнышко. — У него целые армии!

— Ренар, — поправил я.

Онемение потихоньку отпускало меня, силы возвращались.

Из одной хибары вышла женщина, старая карга с редкими седыми патлами и длинным носом. Она развернула на земле кожаный сверток, там были разные ножи, крюки, сверла и тиски. Солнышко забился у столба.

— Вы этого не сделаете, ублюдки!

Сделали, очень даже.

Я знал, что он скоро будет умолять меня вытащить его из этого переплета, потом проклинать за то, что втянул его. По крайней мере, не приходилось смотреть на Лейшу в такой же ситуации. Я знал, что будет, поскольку уже видел подобное. А еще я знал, что тихие и склонные спокойно дожидаться своего часа вроде меня будут так же громко орать и в конце так же безнадежно умолять. Я смотрел, как люди собираются, вслушиваясь в имена — Раэль, высокий и худой, со шрамом на горле, Биллан, пузатый, седобородый, со свинячьими глазками. Я бормотал имена про себя. И в аду не будет им пощады.

Пятью годами ранее

Покуда старуха оголяла ребра Солнышка, девчонка принесла мне свою последнюю находку. Она крепко зажала клешни скорпиона в кулаке и другой рукой вытянула жало. Восемь лапок яростно бились. Существо было длиной в добрых тридцать сантиметров. Мне было видно, как ей тяжело его удерживать, — тощие руки напряглись.

— Что?

— Это неправильно!

Ей пришлось кричать, чтобы быть услышанной, так вопил Солнышко.

— Мутант?

Мне казалось, нормальное животное — разве что крупнее, чем хотелось бы.

Старуха содрала очередной клок кожи, и за ним погнались два тщедушных цыпленка. Люди, собравшиеся вокруг столбов, радостно орали. Большинство сидело, скрестив ноги, и потягивало какое-то пойло из кожаных фляг. Похоже, все были довольны зрелищем. Кто-то болтал, но большинство выказывало интерес и аплодировало ловкой работе ножа при окончании каждой стадии. Я заметил, что один мужик нашел голову Лейши и теперь держал ее у себя на коленях, направив мертвые глаза на шест. Мало кто из Плохих Псов смотрел на нас столь же пристально, как она.

— Не мутант, просто неправильно. — Она попыталась сломать существу спину, но не смогла. Лапки продолжали отчаянно сучить. — Разве не слышишь?

Я и ее-то еле слышал из-за криков Солнышка, не говоря уже о новой животине. По правде говоря, думаю, кричал он, чтобы отвлечься от того, что с ним происходит, а ведь худшее было еще впереди. Разумеется, старуха об этом знала. Она толком еще и не начала, оставаться покалеченным хуже, чем страдать от боли, не оставляющей следов. Когда палач наносит раны, которые совершенно точно уже не заживут, возникает ощущение неизбежности. Лучше уже не будет. Это не прекратится. Человек понимает, что он всего лишь мясо, вены и сухожилия. Мясо для мясника.

Девчонка, Гретча, поднесла скорпиона к моему лицу. Я отвернулся и все-таки увидел, во что превратили грудную клетку Солнышка — белые кости ребер виднелись в узких порезах. На шее выступили вены, глаза были крепко зажмурены. Тогда я услышал странный скрежет, щелчки и тиканье сквозь сухой перестук лапок. Это напомнило мне шум, раздавшийся, когда я поднес к уху часы Зодчих, звук шестеренок, металлических зубцов, смыкающихся с невозможной точностью. Я повернулся и посмотрел на существо — на долю секунды его черные глаза полыхнули красным.

Гретча бросила скорпиона на землю и принялась за ним гоняться, колотя тяжелой палкой. Один удар перебил почти все лапки на левой стороне. Девочка исчезла из поля моего зрения, все еще гоняя покалеченное создание. Я не мог более поворачивать голову. Красная вспышка мерцала на внутренней стороне век, и вдруг отчего-то я снова увидел красную звезду Фекслера, мерцающую над Иберико.

Старухе понадобился почти час, чтобы завершить работу, и за это время она использовала почти все инструменты из своего свертка. Она превратила грудь и руки Солнышка в произведение искусства, разрезая, разрывая, отрывая куски, вскрывая слой за слоем и прикалывая обратно. Естественно, он орал на нее и на меня, требуя, чтобы его выпустили, чтобы я что-то сделал, умолял меня, а вскоре и клялся страшно отомстить — не своим палачам, но Йоргу Анкрату, который навлек на него такую судьбу.

Меня охватил страх — да и могло ли быть иначе? Ужас захлестнул горячей волной, затем в венах застыла кровь, пальцы и лицо покалывало, словно иголками. Но я пытался обмануть себя, будто сижу среди зрителей и наблюдаю с небрежной жестокостью дорожных братьев на отдыхе. И до некоторой степени мне это удалось — я же столько раз сидел и смотрел, начиная с того времени, когда еще не понимал подобного мучения, и потом, когда уже понимал, но мне было плевать. Сильные будут калечить слабых, это естественный порядок вещей. Но, растянутый под палящим солнцем, ожидая своей очереди кричать и сломаться, я знал ужас всего этого и был в отчаянии.

Наконец старая карга отошла, кровь покрывала ее руки до локтей, но ни капли не попало на ее лицо и одежду. Она обернулась к аудитории и издевательски изобразила реверанс, затем отправилась к себе в хибару со свертком инструментов под мышкой.

В толпе кричали, многие были уже пьяны. Солнышко тяжко, хрипло дышал, повесив голову, широко распахнув один глаз, а другой крепко закрыв. Высокий человек, Раэль, встал и подтянул голову Солнышка к столбу кожаными ремнями. Позади, у хижин, кто-то мочился, кто-то кормил кур зерном.

— Гретча! — пузатый мужик, Биллан, позвал девчонку.

Она вышла из-за столбов, лицо-череп рассечено ухмылкой, в руках изломанные ножки насекомого и куски панциря. Биллан поставил для нее табурет, чтобы она встала на него, рядом с Солнышком.

Гретча без подсказок подошла к костру и вынула накалявшийся в нем кусок железа. Я не видел, когда его туда положили. Схватила его за обернутый тряпками конец и ткнула в нас другим, тускло-оранжевым.

— Нет!

Солнышко понял, зачем ему привязали голову. Я не мог винить его за реакцию, зная, что сам буду так же биться и кричать «нет», когда придет мой черед.

В костре плясали странные тени. Солнце творило призраки из языков пламени, и мне пришлось зажмуриться, но я все равно видел их — формы и цвета, которых там просто быть не могло. Бред, вызванный жарой и ужасом. Возможно, безумие одолеет меня, прежде чем они приступят к пыткам.

— Слишком много шумишь.

Она сунула раскаленное железо ему в рот. Плотно сжатые губы раскрылись от жара, зубы потрескались от прикосновения и посыпались, пока она проталкивала железо дальше. Я слышал это. А потом повалил дым, донесся жуткий вопль и запах жареного.

Я отвернулся, ослепленный слезами, когда мелкая девчонка выжгла ему глаза. Я мог сказать, что плакал из-за Солнышка или из-за того, как ужасен мир, в котором случается подобное, но, по правде, я плакал от страха за себя. На острие бытия есть место лишь для нас самих.