Граф отвесил поклон настолько глубокий, насколько позволяла ему непонятная ноша.

— Счастлив видеть вас, сударыни, обеих в добром здравии.

«Но… кто же из них кто, болван?» — так и вертелось на языке.

Женщины были неотличимы.

У него оставалась надежда отыскать взглядом хотя бы тонюсенькую рыжую прядь, случайно выбившуюся из причёски, чтобы опознать нужную ему особу по цвету волос, но тщетно. Дамы постарались. Даже не первой молодости нянюшка казалась тенью своей госпожи… одной из этих двух; тенью без возраста и без голоса.

— Э-э… К величайшему нашему сожалению, — начал он, а сам старался найти хоть какую-то знакомую деталь. — …Франкия встречает вас, дорогие дамы, невиданными для сего времени холодами.

Две одинаковых под никабами головки синхронно кивнули. На мгновение поднялись скромно опущенные веки, взмахнули копьями ресниц и вновь опустились. Но Филиппу хватило и этого.

— Его Величество Генрих Валуа приветствует вас на земле благословенной Франкии и желает, чтобы ни одна снежинка не охладила ваше прекрасное чело, несравненная Ирис-ханум. Он просит принять его скромный подарок и выражает сожаление, что не может преподнести его лично. Но надеется на предстоящую встречу в Лютеции. Добро пожаловать, госпожа Ирис.

Он сделал шаг к одной из фигур в сиреневом и с очередным поклоном протянул то, что было в руках. Бомарше подмигнул ошарашенному Назарке… и сделал страшные глаза, выразительно кивнув на посла. Сообразив, наконец, что он него требуется, «арапчонок» перехватил из рук графа нечто объёмистое, оказавшееся неожиданно лёгким и пушистым, да так и сверкнувшим ослепительно рыжим. И, встряхнув, развернул перед своей госпожой прекрасный, восхитительный, мягчайший и теплейший даже на вид плащ, покрытый лисьим мехом.

Граф повернулся ко второй женщине.

— Добро пожаловать, госпожа Анна.

Её смех чем-то напоминал воркование милой голубки. Она привлекла к себе развеселившегося малыша, окрашенного, как, наконец, сообразил Филипп, под негритёнка.

— Как вы догадались, сударь, кто из нас кто? — со смешком проговорила маркиза.

— По глазам, — честно признался де Камилле. — У вас они небесно-голубые, а у Ирис-ханум словно чистейшие изумруды, их невозможно…

«…забыть», — хотел он завершить комплиментом, но отчего-то лишь сухо добавил:

— …спутать с чьими-либо ещё. Они…

«…восхитительны. Изумительны. Их взгляд проникает в самое сердце…»

— … уникальны.

— Вот как! — усмехнулась маркиза М. и совершено по-светски протянула руку для поцелуя. Он коснулся губами тёплой надушенной кожи, покрытой узорами из хны, подивился силе, ощутимой в маленькой кисти…

… и отчего-то не мог заставить себя повернуться к той, что молча, но с восхищением куталась в королевский подарок, пытаясь через ткань, скрывающую лицо, потереться щекой о мех. И вдруг отчётливо увидел на её месте юную худенькую девушку, почти ребёнка, оказавшегося по воле султана во франкском посольстве и погнавшуюся за кошкой, рыжей и зеленоглазой, как она сама.

Неожиданно ему в голову пришла некая крамольная мысль.

Что, если в тот вечер он выбрал бы не величавую, такую правильную и добродетельную Ильхам, а маленькую нескладную девчонку? Как бы тогда изменилась его жизнь?

* * *

Ещё в десятом веке от Рождества Христова Марсель был крохотной деревушкой, прижившейся на пепелище Мессалии, обширного портового города, не подчинившегося однажды на свою беду Цезарю. Легионеры выжгли дотла всё, уничтожили флот, жителей убили, оставшихся в живых отправили в рабство. Лишь немногим удалось спастись от гнева тирана.

Но с начала правления первых герцогов Прованских, отметивших выгодное расположение бывшей Мессалии, деревушка стала крепнуть, охорашиваться, расцветать, подстраивать всё новые дома, сперва без плана, а потом и формируя узенькие, но ровные улочки, обрастала соборами и базиликами, кварталами богачей и ремесленников, рынками и мастерскими, причалами и пристанями… и однажды проснулась красивейшим городом. Здесь останавливались для отдохновения и лечения ран крестоносцы, рождались первые во Франкии торговые компании, жаждущие прорваться на Восток и к жарким песчаным городам Африки, сюда текли деньги, люди, караваны, вели дороги и морские пути, курсировали почтовые голуби и самые быстроходные суда. Город весело болтал на всех языках, кормил гостей до отвала дарами щедрой прованской земли и прибрежных вод и был охоч до зрелищ и пересудов. А глянуть и почесать языки всегда находился предмет…

Сегодня толпа стекалась посмотреть на прибытие восточной гостьи.

Каких только слухов про неё не ходило! Одни говорили, что она хороша как ангел, и, дабы никто не сглазил неземную красоту, вынуждена прятаться под покрывалом; другие — будто уродливей этой ведьмы нет на грешной земле, оттого и лицо скрывает. Кто-то брякнул, что приезжую девицу выгнали из гарема самого султана, после наведения порчи соперницами, и теперь она крива на один глаз, горбата и хромает, а потому прямо из Марселя отправится в славный город Эстре, к тамошним медикусам, избавляться от недугов; на что их противники возражали, что почтенная вдовица — супруга лучшего в мире лекаря, так неужто лучший в мире целитель да не выходит собственную жену? Говорят, умирая, он завещал ей доставить наследство его сыну от первого брака, что давно осел в Лютеции под чужим именем и живёт в нищете, раздавая убогим и калекам все деньги, заработанные врачеванием.

Много чего говорили. Ибо, как гласит народная мудрость, «на чужой роток не накинешь платок».

… якобы везёт восточная гостья несметные богатства, да столько, что одного судна не хватило, едва не потонул под тяжестью золота; и потому сундуки с монетами и драгоценными камнями равномерно перегрузили ещё на два корабля. А для защиты от пиратов сам Великий Хромец выделил лучший свой галеас.

… якобы сопровождает гостью целый зверинец арапчат, то ли приёмных детишек, то ли рабского положения; но если так — то ждёт её здесь неожиданность: на земле свободных франков любой пришлый раб становится свободным. Придётся ей распускать зверинец-то, не просто так толкутся неподалёку от порта сёстры-урсулинки, видать — уже договорились арапчат-то по приютам растащить, отмыть да окрестить, да добрых христиан из них вырастить, со славу Божью.

…якобы вдова та не просто вдова, но и великой мудрости у своего мужа обучившаяся. Может, и магии, и волшбе. Только какая магия — чёрная или белая, кто знает? Говорят, настоятелю Сен-Викторского аббатства на днях приснился Некто, ликом светел, и провозгласил, что ждут Франкию большие перемены. И будет, де, знак во всё небо, когда с иноземного корабля ступит на берег нога девы в красном сапожке. Только какой девы, ежели — вдова едет? Какой такой знак? А светлоликий от вопросов аббата запечалился и ответил только: плохой знак — к великому худу, а хороший — к процветанию, а вот что из них появится и какое будущее обозначит — пока не ведомо. Борются пока силы тёмные и светлые. А народ марсельский пусть глядит в оба, он первый должен Знак увидеть, и тогда сразу поймёт, к чему тот…