— Ждешь следующей связи? — спросил Фаад.

Ибрагим кивнул.

— Курьер, наверно, уже в пути. Хороший курьер. Очень надежный.

— И что, по-твоему, будет?

— Я давно научился не гадать попусту, — ответил Ибрагим. — Когда получу указания, тогда и узнаю. Эмир знает, что делать, согласен?

— Пока что у него все получалось, но иногда мне кажется, что он не мужчина, а старуха какая-то, — понизив голос, досадливо сказал Фаад. — Если продумать операцию как следует, все обязательно получится. Мы же для Эмира все равно, что глаза и руки здесь. Он сам нас выбрал. Мог бы и доверять побольше.

— Мог бы, но ведь он видит то, чего мы с тобой не видим. Постарайся запомнить это как следует, — посоветовал Ибрагим своему гостю. — Потому-то он и принимает решения по всем операциям.

— Да, он очень мудр, — согласился Фаад (не то чтобы он действительно так считал, но говорить следовало именно так). Он дал Эмиру клятву верности и относился к ней со всей серьезностью, но ведь это случилось пять лет назад, когда его еще переполнял подростковый энтузиазм. В этом возрасте люди готовы верить во многое и легко приносить присяги. А потом приходится годами терпеть, ожидая, пока хватка присяги ослабнет. Если такое вообще могло случиться.

Но даже присяга не могла полностью пресечь сомнения. Сам он встречался с Эмиром лишь единожды, ну, а Ибрагим наверняка знал его лучше. Такова была природа их работы. При всем при этом ни Фаад, ни Ибрагим не знали, где живет их вождь. Им была известна лишь одна сторона протяженной электронной тропы. И этому имелось вполне логичное объяснение: американская полиция, судя по всему, не уступала по квалификации европейской, а европейской полиции следовало всерьез остерегаться. И все равно в Эмире было много от боязливой старухи. Он не доверял даже тем, кто поклялся отдать жизнь за него. В таком случае, кому же он доверял? «Почему им, а не… мне?» — спрашивал себя Фаад. Вообще-то Фаад был слишком умен для того, чтобы довольствоваться сакраментальным объяснением: «потому, что я так сказала», которым пользуются, общаясь с пятилетними сыновьями, все матери на свете. Что хуже всего, он не мог даже задавать самые интересные для него вопросы, поскольку они могли бы дать кое-кому повод заподозрить его в недостатке лояльности. А проявить недостаточную лояльность в этой организации было все равно, что напрашиваться на ближайший акт самопожертвования. Впрочем, Фаад понимал, что такое положение вещей имеет определенный смысл — и с точки зрения лично Эмира, и для организации в целом.

Нет, труды во имя Аллаха были нелегкими, но это Фаад знал с самого начала. Или внушил сам себе, что знает. Что ж, по крайней мере, в Париже можно рассматривать проходящих мимо женщин. Почти все вырядились, как шлюхи, выставляют тело напоказ, будто желают, чтобы все сразу знали, чем они занимаются. «Хорошо, — думал Фаад, — что Ибрагим выбрал жилье в этом районе. По крайней мере, есть чем полюбоваться».

— Хорошенькая, — сказал Ибрагим, словно отвечая на его безмолвные размышления. — Жена врача. Жалко, что мужу не изменяет, насколько мне известно.

— Да ты мои мысли читаешь, — рассмеялся Фаад. — Слушай, а француженки вообще доступны?

— Есть и такие. Вся трудность в том, что их-то мысли никак не прочтешь. Такой способностью владеет очень мало кто из мужчин, даже здесь. — Он добродушно рассмеялся. — В этом смысле француженки не отличаются от наших женщин. Кое-что одинаково для всего мира.

Фаад отхлебнул кофе и наклонился поближе к собеседнику.

— Думаешь, получится? — спросил он, имея в виду предстоящую операцию.

— Не вижу, что могло бы нам помешать. Зато эффект будет впечатляющим. Плохо лишь то, что у нас появятся новые враги, а с другой стороны — какая разница? У нас нет друзей среди неверных. А для нас сейчас самое главное — подготовить оружие для удара.

— Иншалла, — отозвался Фаад.

Они чокнулись стаканами, как это делают французы, когда о чем-нибудь договорятся между собой.

«Нет, ничего похожего на преимущество собственного поля здесь в помине не было», — думал бывший президент Райан. В Джорджтаунском университете он когда-то получил докторскую степень по истории, так что Кампус знал не хуже, чем собственный дом. Преподавательская рутина, как ни странно, оказалась для него вполне приемлемой. Действительно, что трудного в том, чтобы за более чем приличные деньги рассказывать о том, что ты знаешь как никто другой — о том времени, которое ты провел в Белом доме. Правда, слушала его пока что лишь кучка полоумных, у восьмидесяти процентов которых мозги сдвинулись набекрень на почве теории заговоров. Им тут же затыкало рты оставшееся меньшинство. Эти двадцать процентов составляли леваки, глубоко убежденные в том, что Эдвард Килти сейчас с великим трудом оттаскивает страну от края пропасти, которую выкопал Райан. Конечно, это была полная чушь, но они в своей искренней уверенности не знали никаких сомнений и лишний раз напоминали Райану: существует реальность, отдельно от которой существуют представления о ней, и эти два явления крайне редко соприкасаются. Эту мудрость Арни ван Дамм неоднократно (по большей части тщетно) пытался вбить в голову Райану, пока тот был президентом. А Райану гордость никак не позволяла проглотить эту пилюлю. Что-то представляет собой истину и никуда от этого не деться. И есть представления об истине, будь они прокляты… Тот же факт, что большинство американских избирателей, похоже, позабыли об этом факте — иначе они не избрали бы Килти — до сих пор не давал покоя Райану. С другой стороны, он ведь не был объективным наблюдателем. Если бы в Овальном кабинете сидел Робби… Задача состояла в том, чтобы не дать никому почувствовать своего недовольства. Нравится ему действующий президент или не нравится, пусть он вовсе никчемный осел, но критиковать его — крайне дурной тон.

Дверь в артистическую (вернее, в комнатушку, примыкавшую к Макнировской аудитории) открылась, и мимо охранявших вход агентов Секретной службы прошла их начальница, Андреа Прайс-О’Дей.

— Осталось пять минут, сэр.

— Как там народ? — осведомился Райан.

— Полный зал. Но ни факелов, ни вил не видно.

Райан не смог удержаться от смеха.

— Что ж, это хороший знак. Мой галстук в порядке?

Он давно усвоил, что Андреа справляется с «виндзорским узлом» галстука куда лучше, нежели он сам, почти так же ловко, как Кэти, но добрый доктор сегодня спозаранку уехала в больницу, и ему пришлось завязывать галстук самому. Он вполне мог ошибиться.

Андреа склонила голову и осмотрела своего подопечного.

— Неплохо, сэр. — Она прикоснулась к галстуку и коротко кивнула. — Похоже, моя служба в охране уже не главное.

— Ни в коем случае, Андреа. — Прайс-О’Дей находилась при семействе Райанов уже давно, так давно, что мало кто из них вспоминал о том, что она постоянно вооружена и готова убивать других и погибнуть сама ради их безопасности.

В дверь постучали. Один из агентов приоткрыл дверь, выглянул в щель и, громко объявив: «Шортстоп!» (этим термином из бейсбола Секретная служба называла сына президента), распахнул дверь и впустил Джека-младшего.