Таким образом, военные действия между ними были прекращены. Разумеется, только временно.

Съемка рекламного ролика, казалось, не закончится никогда. Целый день в павильоне раздавались пропущенные через стереодинамики звуки джунглей, сопровождаемые бесконечными ударами хлопушки и выкриками ведущего; дубли следовали за дублями, набедренную повязку Тарзана пришлось сменить несколько раз, в какой-то момент в кадре понадобилась банановая пальма, а одного весьма свирепого льва необходимо было убедить прорычать прямо в камеру. К счастью, Ширлин благополучно разрешил эту проблему, дав льву несколько очищенных от мяса говяжьих костей, и тот в знак одобрения прорычал куда следует. То же самое сделал и дрессировщик, который стоял в сторонке, вооруженный транквилизаторами, предназначенными как для него самого, так и для льва. Для Фрэнки все это было полным откровением: она понятия не имела, сколько усилий и времени требуется для того, чтобы прорекламировать простую зерновую кашу. Больше никогда в жизни она не сможет проглотить хоть крошку какой-нибудь еды или отхлебнуть кофе, когда по телевизору идет реклама.

Рилли находился на съемочной площадке как штатный фотограф, но в перерывах между отдельными эпизодами он успевал делать различные фотографии для прессы с Тарзаном и львами. Весь день он стоял, ссутулившись, за своей камерой, с закатанными рукавами рубашки, с растрепанными волосами, подкручивая линзы и кося глазами. Клик, клик, клик. Затвор щелкал не переставая, один кадр следовал за другим. Когда заканчивался один ролик пленки, он вставлял в аппарат другой. Потом третий, четвертый. Фрэнки наблюдала за ним и удивлялась: в работе он был другим человеком. Раньше он казался ей самоуверенным и нахальным, то есть именно таким парнем, каких она терпеть не могла и всячески избегала в пабе. Но с камерой в руках он менялся кардинально.

И притом в лучшую сторону. Ну, положим, самая важная роль на площадке отведена директору, но когда он объявляет перерыв и исчезает за новой порцией кофе и пончиков, то на пять или десять минут бразды правления в павильоне берет в свои руки Рилли. В это время все внимание актеров и команды переключается исключительно на него. И тут, по наблюдениям Фрэнки, его обычная самоуверенность превращалась в ответственность, наглость — в профессионализм. Народ на съемочной площадке беспрекословно слушался его инструкций, делал то, что он просил, доверял его мнению. Ей не хотелось в этом признаваться, но на нее произвело большое впечатление его умение управлять людьми, ситуацией, способность всего за несколько минут найти правильный ракурс для очередной фотографии. Ее поразило и то обстоятельство, что он все умел делать спокойно, никогда не выходил из себя, постоянно шутил и смеялся. Там, в аэропорту, или на балконе отеля, или на автомобильной парковке, его нахальство просто выводило ее из себя, но сейчас, наблюдая, как он легко разрешает любые трудные ситуации, умеет заставить людей расслабиться, чувствовать себя непринужденно перед камерой, она нашла его скорее привлекательным. И это несмотря на то, что делать этого ей совершенно не хотелось.

Вот если бы то же самое можно было бы сказать про нее саму. Вместо этого она чувствовала себя до такой степени непривлекательной, что дальше ехать некуда: потела, как лошадь, под прожекторами, таскала оборудование и держала над головой рефлекторы — диски серебристого металла шириной в три фута — до тех пор, пока ее руки не начинали ныть и затекать. Она чувствовала себя участницей японских соревнований на выносливость, которые она однажды видела по телевизору. Неужели это можно назвать работой? Она привыкла, что работой называется сидение в удобном кресле в офисе, в котором включено центральное отопление, походы в туалет, где можно поправить макияж, болтовня с сослуживцами возле ксерокса, персональные телефонные звонки друзьям, посещение Интернета с целью личных предпраздничных покупок, в то время как, предположительно, она занималась поисками материала для своих статей. Она подумала о своей работе в «Жизненном стиле». О своей старой работе. Она тосковала по ней точно так же, как тосковала по Хью.

— Рефлектор повыше! — Ее мысли были прерваны Рилли, который возился за своим треножником. Его голос прокатился по павильону, как мексиканская волна.

— Рефлектор поднимите повыше! — повторил кто-то в дальнем конце павильона.

— Поднимите рефлектор!.. — раздался голос с пола.

— Рефлектор, пожалуйста! — Это уже Тина со своим уоки-токи.

Фрэнки тихонько застонала. Так вот он какой, Голливуд. В полном изнеможении она еще выше вытянула над головой руки, привстала на цыпочки. Кто это назвал его Сказочным лесом?

Наконец съемка подошла к концу, и надо было отснять только последний эпизод. Все операторы снова взмыли вверх. Тарзан снова понесся по джунглям в своих фирменных шмотках и бил себя в натертую детским маслом грудь. Текст его роли был очень прост. Он имел одну-единственную гласную, протяжную и монотонную:

— О-о-о-о! О-о-о-о! О-о-о-о!..

Интересно, это трудно, так голосить?

Оказывается, довольно трудно. Через полчаса директор в нахлобученной на голову бейсболке все еще был недоволен, он сновал туда и сюда и наконец отправился за очередной порцией пончиков и кофе.

— Перерыв! — пролаял он через мегафон уже в который раз и попросил собраться вокруг него «своих людей». Словно в поединке регби, они сосредоточились вокруг заказчиков, чтобы обсудить эти самые «О-о-о». По павильону прополз слух, что, по мнению заказчиков, в этих «О-о-о» не хватало «О-хо-хо», то есть сексуальности и жизненной силы.

Через несколько минут директор появился снова.

— О’кей, прогоним еще раз с верхушки. Тарзан, нам нужно, чтобы вы давали меньше «Би-Джиз» и больше Паваротти. — Он стер с лица пот, поправил свою бейсболку и вгрызся в новый пончик. — Мне нужно, чтобы вы делали это очень серьезно.

Фрэнки наблюдала за всем происходящим со стороны. Как можно играть серьезно совершенно карикатурный характер, который издает обезьяньи вопли и целый день только тем и занимается, что лазает по деревьям? Это было выше ее понимания. Но она особенно и не старалась понимать. С ее еще не завершенной акклиматизацией она и так себя чувствовала, как живой труп. Все ее силы уходили на то, чтобы стоя не клевать носом.

— О’кей, кадр девятнадцатый… и-и-и-та-а-а-к… Мотор!!!

Тарзан пронесся по сцене, ударяя себя в грудь и испуская «О-о-о-о», достойные присуждения государственной премии.

Директор остался доволен. Эпизод был принят.

— О’кей, дело в шляпе! — заверещала Тина, которая, казалось, весь день только того и ждала, чтобы это сказать.

Начался всеобщий галдеж, хлопанье и хихиканье. Съемка была закончена.

Дело подходило к девяти вечера. С чувством громадного облегчения Фрэнки направилась к Рилли. Весь день они оба были так заняты, что едва сказали друг другу пару слов.

— Итак, вы выжили? — Он посмотрел на нее, не прерывая демонтаж своего оборудования.

— Как видите, — простонала она, падая на один из складных стульев.