В школе закадычной подружкой Мэри стала Ада Кон. Ее отец был знаменитым чикагским адвокатом, который уехал оттуда по состоянию здоровья. Мать делала все, что только могла, чтобы отбить у своей дочери охоту посещать дом Конов, прибегала к самым мерзким доводам, постоянно упрекала отца в мягкотелости и безволии, коли он позволяет своему ребенку якшаться только с евреями и с каким-то там Томом, Диком или Гарри. Почему он до сих пор не вступил в местный клуб и какой в таком случае прок от бурной деятельности, которую она развила в лоне церкви, в женских клубах и в общине только ради того, чтобы добиться для него достойного положения среди лучших представителей местного общества? Нет, он упрямо оставался доктором для бедняков, и все часто видят, как он шатается со всяким сбродом по бильярдным и местам похуже. Почему он не добьется для себя приличной врачебной практики в городе, где полно состоятельных пациентов? Почему не может отказаться от своих старых привычек, почему не оставил их там, в далеком Тринидаде?

– Но, Хильда, – отвечал папочка, – будь все же благоразумной. Ведь только благодаря дружбе Мэри с Адой ее родители стали моими пациентами, расширили мою практику. Они очень милые, добрые люди.

Мать, глядя на него в упор, только шипела в ответ сквозь зубы:

– Ах, если бы у тебя была хоть кроха честолюбия!

Мэри после таких сцен выбегала из-за стола со слезами, бросалась на кровать с книжкой в руках и лежала, прислушиваясь к их раздраженным голосам. Потом раздавались тяжелые, грузные шаги отца, стук захлопнутой им двери, шум заведенного мотора автомобиля. Он уезжал по своим вызовам. Довольно часто она лежала на кровати, стиснув зубы. Как ей хотелось в такие минуты, чтобы мать наконец умерла, оставила их с папочкой в покое – они бы с ним так мирно жили. От такой ужасной мысли у нее пробегали по спине мурашки и ей становилось не по себе. Да как она осмелилась! Она начинала читать, и на первых же страницах буквы у нее расплывались из-за слез, но понемногу она приходила в себя, и чтение захватывало ее целиком.

Мать с папочкой были согласны только в одном – оба они хотели отправить Мэри в хороший колледж на Востоке, в самом деле хороший. Еще за год до окончания школы она успешно сдала все экзамены, предлагаемые абитуриентам ученым советом колледжа, кроме стереометрии. Ей так хотелось туда поехать, она просто сходила с ума.

Если не считать нескольких дней, которые она проводила вместе с папочкой в кемпинге, и месяца ее летних каникул, она торчала все время дома, постоянно отвечала на телефонные звонки пациентов, сортировала их истории болезни, оформляла и рассылала отцовские счета в его кабинете – как ей осточертело все в этом Колорадо-Спрингс!

У нее был только один мальчик – молодой косолапый парень, которого звали Джо Денни, сын содержателя салуна в Колорадо-Сити. Он учился в колледже штата Колорадо. Сильный, с ужасно медлительной манерой разговаривать, с мелкими кудельками на голове, с выступающей вперед нижней челюстью, но настоящий кудесник в математике. Он больше всего на свете ненавидел спиртное и Джона Д. Рокфеллера. Ада и она с Джо иногда по воскресеньям выезжали на пикники в Гарденд-оф-Годс, или Остин-Блаффс, или в один из каньонов и там вместе читали стихи. Среди их любимых поэм были «Небесный пес» и «Город жутких ночей». Однажды Джо поразил девочек. Стоя на отвесной скале перед небольшим костром, на котором они жарили яйца с беконом, он стал торжественным тоном с завываниями читать «Человек с мотыгой», да так, что у них мурашки поползли по коже. Вначале они даже подумали, что он сам написал эти стихи.

Когда они возвращались домой, такие веселые, такие счастливые, загоревшие после целого дня, проведенного на открытом воздухе, Мэри иногда грустила. Почему и она не может свободно приглашать друзей в свой дом, как, например, Ада? Коны – такая милая, такая радушная семья, они всегда предлагали любому гостю остаться пообедать с ними, несмотря на то, что мистер Кон был очень больным человеком. Но Мэри не осмеливалась никого приглашать к себе, опасаясь, как бы мать при посторонних не выказала своей обычной грубости или как бы гости не стали случайно свидетелями громких перепалок, постоянно возникающих между отцом и матерью. В то лето, когда она должна была ехать в престижный Вассар,[18]мать вообще не разговаривала с папочкой после ужасной дикой ссоры, после того, как отец сказал за ужином, что собирается в ноябре голосовать за Юджина В. Дебса.

Мэри знала, что в Вассаре девочки одеваются куда лучше, куда элегантнее, чем она, и ведут себя с таким высокомерием, словно они уже выпускницы. Но, как это ни странно, впервые в своей жизни она стала пользоваться популярностью среди сверстниц. Преподаватели любили ее за то, что она аккуратная, опрятная и серьезная девушка, всегда во всем откровенна, а ее одноклассницы говорили, что хотя она здесь, среди них, замарашка, но все равно очень-очень милая.

Все пошло насмарку на второй год учебы, когда в Вассар приехала Ада. Она была ее лучшей подругой, и Мэри ее очень любила, но вдруг пришла в ужас, поймав себя на мысли, что сожалеет о ее приезде сюда. Ада стала такой шумной, как истинная еврейка, пристрастилась к роскоши, носила очень дорогие наряды, которые ей, как правило, не шли. Они жили в одной комнате, и Ада покупала ей большую часть ее платьев и книг, так как стипендия у Мэри была совсем крохотная. После приезда Алы Мэри пришлось расстаться со своей былой популярностью, и все самостоятельные девушки теперь сторонились ее. Мэри и Ада решили специализироваться по социологии – они станут работниками социальной сферы.

Когда Мэри еще была на первом курсе, мать отправилась в Рино, где добилась развода с папочкой, приведя в качестве причин его злоупотребление спиртными напитками и психические расстройства, проявлявшиеся в его жестоком к ней отношении. Мэри никогда и в голову не приходило, что ее отец пьет. Она горько плакала, читая вырезку из газеты, обведенную красным карандашом, которую ей сюда прислал какой-то благожелатель из Колорадо-Спрингс. Она бросила газетную вырезку в камин, чтобы ее не увидела Ада, а когда та спросила, почему у нее такие красные глаза, ответила, что сильно плакала, так ей жаль несчастных американских солдатиков, умирающих там, на полях сражений в Европе. Ей было ужасно не по себе из-за того, что она солгала Аде, и всю ночь она от раскаяния не могла сомкнуть глаз, беспокойно ворочаясь в постели.

На следующее лето они обе поехали поработать на строительстве рабочих поселков в Чикаго, в Халл-хаус. Город был ужасно бедным, в нем почти ничего не было, и Ада не смогла доработать до конца. Она уехала в Мичиган, и там с ней приключился нервный припадок. Как все же плохо живут эти бедные люди!

Мэри тоже с жалостью глядела на потрескавшиеся, красные от стирки костяшки на руках женщин, на курчавые головки маленьких голодных детишек, которым приходилось переносить завывающий, холодный, кусающийся ветер на Саут-Хэлстед-стрит и вонь, доносящуюся сюда со стороны скотопригонных дворов. Вся обстановка напоминала ей годы, проведенные там, в Тринидаде, когда она еще была маленькой девочкой, в то лето, когда ей приходилось работать в кабинете папочки.