— Не стоит. Вряд ли он хочет разговаривать… с кем-нибудь. — Внезапно Пэт взорвалась: — Как могут люди быть такими гнидами? Мамины подруги больше не звонят ей, шепчут гадости у нее за спиной; ее исключили из двух организаций! Даже Клэрис Мартин перестала заходить.

— Жена судьи, — пробормотал Эллери. — Это создает еще одну любопытную проблему… Ладно, не имеет значения. Вы недавно виделись с Картером Брэдфордом?

— Нет, — коротко ответила Пэт.

— Что вам известно об этой женщине — Роберте Робертс?

— Единственный порядочный репортер в городе!

— Странно, что из тех же фактов она делает совсем другие выводы. Вы видели это? — Эллери показал Пэт «Колонку Роберты» в чикагской газете.

Пэт быстро прочла обведенный абзац:

«Чем дольше я расследую это дело, тем сильнее чувствую, что Джеймс Хейт — ложно обвиненный, затравленный человек, жертва косвенных улик и объект преследований толпы райтсвиллских обывателей. Только женщина, которую он, согласно местным сплетням, пытался отравить, твердо уверена в невиновности своего мужа. Желаю вам побольше сил, Нора Райт-Хейт! Если вера и любовь еще что-то значат в этом прогнившем мире, имя вашего мужа будет очищено и вы восторжествуете над толпой».

— Отлично сказано! — воскликнула Пэт.

— А по-моему, чересчур эмоционально даже для знаменитой entrepreneuse[39]любви, — сухо заметил Эллери Квин. — Думаю, мне надо как следует разобраться в этом Купидоне в женском облике.

Но «разбирательство» только подтвердило то, что видели глаза Эллери. Роберта Робертс была душой и сердцем борьбы за то, чтобы заставить Джима очнуться. Один разговор с Норой — и они вместе стали бороться за общее дело.

— Если бы вы смогли убедить Джима прийти сюда, — высказала пожелание Нора. — Почему бы вам не попробовать, мисс Робертс?

— Вас он послушает, — вмешалась Пэт. — Сегодня утром он сказал, что вы единственный друг во всем мире. — Она не упомянула, в каком состоянии был Джим, когда произнес эти слова.

— Джим — странная личность, — задумчиво промолвила Роберта. — Я дважды беседовала с ним и, признаюсь, не смогла добиться ничего, кроме доверия. Ладно, попробую еще раз.

Но Джим отказался выходить из дому.

— Почему, Джим? — терпеливо допытывалась журналистка. При разговоре присутствовали Эллери и Лола Райт, более молчаливая, чем всегда.

— Оставьте меня в покое. — Джим не брился; его кожа под отросшей щетиной стала серой, и от него сильно пахло виски.

— Вы не можете просто лежать дома, как побитый пес, и позволять всем плевать в вас! Поговорите с Норой, Джим, — она придаст вам сил! Вы ведь знаете, что Нора больна. Неужели вас это не беспокоит?

Джим повернул к стене измученное лицо.

— Нора в хороших руках. Ее семья заботится о ней. А я уже причинил ей достаточно вреда.

— Но Нора верит в вас!

— Я не хочу с ней видеться, пока все это не кончится, — пробормотал он. — Пока не перестану быть паршивым шакалом и снова не сделаюсь Джимом Хейтом. — Он взял стакан, сделал несколько глотков и откинулся на подушки — никакие увещевания Роберты больше не могли пробудить его от апатии.

Когда Роберта ушла, а Джим уснул, Эллери обратился к Лоле Райт:

— А какова ваша роль, мой дорогой Сфинкс?

— Это не роль. Кто-то должен заботиться о Джиме. Я кормлю его, укладываю в постель и слежу, чтобы у него была под рукой свежая бутылка болеутоляющего, — улыбнулась Лола.

— Вы двое наедине в этом доме, — улыбнулся Эллери. — Это неприлично.

— Я всегда веду себя неприлично.

— Но вы так и не выразили вашего мнения, Лола…

— Мнений и без меня выражали более чем достаточно, — отозвалась она. — Но если хотите знать, я профессиональный защитник угнетенных. Мое сердце болит за китайцев, чехов, поляков, евреев, негров, и каждый раз, когда кого-то из моих подопечных пинают ногой, оно болит еще сильнее. Я вижу, что бедняга страдает, и этого для меня достаточно.

— Очевидно, этого достаточно и для Роберты Робертс, — заметил Эллери.

— Мисс Любовь-Побеждает-Все? — Лола пожала плечами. — На мой взгляд, эта дама на стороне Джима, потому что это дает ей возможность попасть туда, куда не могут проникнуть другие репортеры!

Учитывая, что Нора была прикована к кровати в результате отравления мышьяком, что друзья отвернулись от Джона Ф. и перепоручили свои дела трастовой компании Хэллама Лака, что дамы тыкали пальцем в Гермиону, что Пэт почти не отходила от постели Норы и даже Лола отказалась от добровольной изоляции, можно было только удивляться тому, как отважно Райты притворялись даже друг перед другом, будто в их семье не случилось ничего из ряда вон выходящего. Никто не характеризовал состояние Норы иначе как «болезнь», словно она страдала от ларингита или какого-то таинственного, но вполне закономерного женского недомогания. Джон Ф. обсуждал дела за своим письменным столом в своей обычной суховатой манере, объясняя более редкое присутствие на совете директоров занятостью, а отсутствие на еженедельных ленчах торговой палаты у мамаши Апем — расстройством пищеварения. Что касается Джима, то его не упоминали вовсе.

Но Герми после первых эмоциональных бурь начала смолить корабельный корпус и латать паруса. Никому не удастся выжить ее из города. И она с мрачной решимостью снова начала пользоваться телефоном. Когда женский клуб задумал процедуру импичмента, мадам президент удивила всех, появившись там в своем лучшем зимнем костюме и ведя себя так, словно ничего не происходит. Импичмент все равно состоялся, но только после того, как у многих леди запылали уши под бичом презрения Герми. Дома она снова взяла на себя прежнюю инициативу, а Луди, от которой, казалось, можно было ожидать недовольства, испытывала явное облегчение. К началу февраля обстановка стала выглядеть настолько нормальной, что Лола вернулась в свою келью в Лоу-Виллидж, а Пэт, когда Норе стало лучше, взяла на себя обязанность готовить Джиму еду и убирать в его доме.

В четверг, 13 февраля, доктор Уиллоби сказал, что Нора может встать с кровати. В доме было много радости. Луди испекла огромный пирог с лимоном и меренгами — Норин любимый; Джон Ф. рано вернулся из банка с охапкой роз «Американская красотка» (где ему удалось раздобыть их среди зимы в Райтсвилле, он отказался сообщить); Пэт вымыла голову и сделала маникюр, негодуя при этом: «Господи, как же я себя запустила!»; Герми впервые за несколько недель включила радио, чтобы послушать военные сводки… Это походило на пробуждение от беспокойного сна. Нора сразу же захотела повидать Джима, но Герми не разрешила ей выйти из дому: «В первый день, дорогая! Ты что, с ума сошла?» — поэтому Нора позвонила по телефону в соседний дом и, не дождавшись ответа, беспомощно положила трубку.