Если распределить характеристики личности в толпе по психическим функциям, то получим следующее.

Интеллект значительно снижается. Личностное мышление прекращается, критика и логика отходят на второй план, слабеет стремление выяснять причины и доводы; мысли, вдолбленные толпой, принимаются на веру. Лозунги оказывают гипнотическое воздействие, однако человек мало задумывается над их духовным смыслом. Ум довольствуется аналогиями, не проникая в суть. Человек верит в то, во что хочет верить, – желание управляет идеей. Бессознательное доминирует.

Ортега-и-Гассет характеризует это следующим образом: «Речь не о том, что массовый человек глуп. Напротив, сегодня его умственные способности и возможности шире, чем когда-либо. Но это не идет ему впрок… Раз и навсегда освящает он ту мешанину прописных истин, несвязных мыслей и прочего словесного мусора, что скопилась в нем по воле случая, и навязывает ее везде и всюду, действуя по простоте душевной, а потому без страха и упрека»[107]. В этом описании Ортега-и-Гассет солидарен с Лебоном.

Чувства демонстрируют ту же потерю индивидуального своеобразия. Они становятся зависимыми от толпы и при этом подвергаются чрезвычайным усилениям либо ослаблениям. Уже сознание принадлежности к огромной массе единомышленников усиливает эмоции; уменьшает чувства, которые в толпе не приветствуются; повышает чувство собственного достоинства благодаря тому, что сила и величие множества воспринимаются личностью как относящиеся к ней, идущие ей на пользу, увеличивающие ее собственные ценность и силу. Человек толпы дает развить в себе такую степень фанатизма, какую невозможно себе представить в случае одиночки. Ранее, возможно, не способный на глубокие чувства, апатичный, безучастный, как частичка толпы он способен достичь экстаза. Возбуждаются садистские наклонности, ненависть наполняет его жестокими радостями и влечениями, которые приводят к соответствующим фантазиям ненависти. Однако его чувства быстро меняются, он неустойчив.

Любовь к толпе возрастает в невероятной степени, что делает человека способным к высочайшему самоотречению, когда речь идет о том, чтобы принести себя в жертву для целей массы, в то время как предшествующие объекты любви – семья, искусство, религия, – претерпевают соответствующий ущерб, вплоть до полного оскудения чувства к ним. Тот, кто рядом, в одной толпе, вызывает наиболее сильную симпатию, в то время как не только враг толпы, но и каждый, находящийся вне ее, сталкивается с определенной антипатией, недоверием, неприятием, если нет надежды на его присоединение к толпе. Заявляет о себе стремление к прозелитизму. Гуманистические чувства исчезают и подвергаются презрению как сантименты.

Совесть отказывается от собственных критических суждений и безоговорочно передает свою автономию толпе. То, что та объявляет обязанностью, не подлежит никакому обсуждению, и любой внешний порыв совести вызывает гнев и подозрение, что не совесть, а низкие влечения установили уклоняющееся в сторону требование. Сознание, которое прежде так гордилось своей независимостью и высочайшим достоинством, теперь действует не лучше, чем интеллект, в своей доверчивости авторитетам. Можно с полным правом говорить об отказе человека толпы от морали. Самое коварное убийство или лжесвидетельство считается хорошим, если идет на пользу толпе. Как понимание и разум, так и моральное чувство, и стремления полностью передаются в распоряжение общности. Человек освобождается от всякой ответственности.

Поведение соответствует изменениям морали. Безобидные добряки по желанию толпы обращаются в извергов. Но точно так же человек, ставший частью толпы, подвергается прямо-таки чудовищным невзгодам и жертвует невероятно многим, когда дух толпы подчиняет его своей власти. Жена, дети, имущество, жизнь больше не имеют значения, когда толпа требует от своего раба отречься от них. Нет долгих размышлений, в массе каждый в любой момент дает буре чувств возможность увлечь себя.

Ортега-и-Гассет пишет: «Массовый человек лишен морального чувства; ибо оно по сути своей есть чувство подчинения и осознания служения и долга». Это суждение, которое он сам вскоре должен был изменить, никоим образом не соответствует действительности. Нет, мы видели другое: массовый человек в толпе признает еще более высокую мораль, он проявляет недостижимую вне толпы самоотверженность, он готов жертвовать собой, он любит своих как братьев, он воодушевлен и стремится к благу ближнего. Только все это происходит за счет людей, чуждых толпе. Любовь к ближнему регрессивно сокращается до толпы, мораль теряет гуманный характер. Происходит разделение на два лагеря, при котором вся любовь концентрируется на толпе, вся ненависть – на ее противниках, а к остальному миру человек толпы совершенно равнодушен.

И если подводить общий итог, то можно сказать, что изменения личности при революционном становлении частью толпы можно свести к снижению роли человека как личности, к уменьшению самостоятельного мышления и к изменениям морального чувства в зависимости от интересов толпы. С такой характеристикой «человека толпы» согласны большинство социологов и социальных психологов – среди них Вальтер Ратенау, Вернер Зомбарт, Георг Зиммель, Макс Вебер, Фердинанд Теннис, Сципион Сигеле, Зигмунд Фрейд, Пауль Тиллих, Карл Ясперс, Франц Оппенгеймер…[108]

На первый взгляд можно увидеть чрезвычайное сходство человека толпы и больного неврозом навязчивых состояний – прежде всего достаточно зависимости обоих от бессознательного в том, что касается их невроза и растворения в толпе, вместе с господством иррационального и рационализированного над рациональным, уменьшением самостоятельного мышления, чувствования и желаний в отношении личных особенностей и требований нормальной строгости в логике, эстетике и этике; суждения становятся туманными; моральные и эстетические взгляды деградируют. Конечно, все это имеет место лишь в той степени, в которой невроз или толпа завладели душой.

В любом случае понижение личностного уровня даже у интеллигентных людей может достигать ужасающих масштабов, пропасть между моральным поведением до и после начала невроза (или растворения в толпе), падение в варварство и преступность часто достигают практически невероятного уровня. Можно вспомнить невероятно глупые поступки, из-за которых невротики, в иных случаях совершенно разумные, вынуждаемые своими комплексами, непоправимо портят собственную жизнь – или о клептоманах и навязчивых поджигателях, или о некоторых политических преступниках, в которых каждое человеческое чувство кажется умершим – все ради любви толпы.

Есть два типа утраты личности, и в обоих мы наблюдаем регрессию в инфантильность и примитивизм, а также навязчивые идеи, запрещающие свободное использование имеющихся в наличии душевных сил.

Наряду с этим есть и различия, которые большей частью основываются на том, что невротик, захваченный своим неврозом, изолирует себя от общества, в то время как человек толпы растворяется в массе. Если говорить о первом, то первый – болезненно асоциален, а второй – гиперсоциален. Невротик, как правило, чувствует себя ущемленным, особенно на поздних стадиях своих душевных проблем, связанных с вытеснением; он страдает, хотя из его страданий могут возникнуть великие достижения культуры (сравните, например, Гете[109]). Первичная толпа не дает своим членам страдать, пока процветает надежда на исполнение желания преодолеть страх и обрести блага, особенно это касается тех людей, которые присоединились к толпе не под давлением извне, а по доброй воле. В то время как невроз навязчивых состояний означает определенное отделение от общества и реальности, нахождение в толпе создает реальную или мнимую тесную связь с обществом и остальной реальностью, и при этом не только в воззрениях, а прежде всего благодаря победам. Человек, который страдает неврозом навязчивых состояний в интенсивной форме, достаточно редко создает значительные возвышенные достижения культуры в качестве ответной реакции на невроз.