Ко второй половине XIX века для широкой общественности не было новостью то, что «случайное отравление» может подстерегать на каждом углу. Это было настолько обыденным явлением, что его почти не замечали.

Будучи результатом промышленной революции, белый мышьяк вырабатывался в процессе промышленной добычи руды и ее плавления. Аналогичным образом токсичный химический бензол, применявшийся в производстве анилиновых красителей, являлся побочным продуктом коксования каменного угля. Нехватка природных ресурсов для освещения – китовой ворвани и свечного сала в первых десятилетиях XIX века подстегнула развитие таких технических новшеств, как газовое освещение и отопление углем[293]. После использования угольного топлива оставалось большое количество каменноугольной смолы, вязкого черного осадка. Химики искали применение этой изобильной грязи как в промышленности, так и в медицине. В попытках синтезировать хинин для лечения малярии восемнадцатилетний Уильям Генри Перкин обнаружил, что черный раствор каменноугольной смолы, с которым он работал, окрашивает ткань в пурпурный цвет. Популярный журнал All the Year Round, редактором которого являлся не кто иной, как сам Чарльз Диккенс, охарактеризовал полученный оттенок как «насыщенный и чистый, годящийся для чего угодно, будь то веер, туфелька, платье, лента, носовой платок, галстук или перчатка. Он придаст сияния неизменно мягким сумеркам женского взгляда, он примет любую форму, лишь бы порхать у ее щеки, прильнуть к ее губам, поцеловать ее ножку, шептать ей на ухо. О, пурпурный Уильяма Перкина, ты счастливейший из цветов»[294]. Так на свет появился эротически пленительный цвет мов, а создавший его химик разбогател. Пурпурно-лиловый цвет сохранял популярность на протяжении всего XIX столетия и нередко «целовал» женские ножки, о чем свидетельствуют туфли из Музея обуви Bata. «Щегольские» сапожки 1860-х годов из шелкового атласа, окрашенного мовеином – лиловым красителем на основе анилина, достаточно сильно выцветшие, были куплены англичанкой во Франции. Однако не все издания встретили цвет мов с таким воодушевлением. Журнал Punch в шутку сравнивал быстрое распространение анилинового лилового среди модных мужчин, женщин и детей в Англии в 1859 году с вирусной эпидемией кори – заболевания, при котором кожа покрывалась яркими лилово-красными пятнами (ил. 3 во вклейке). Как уже говорилось выше, модные критики использовали медицинский язык, называя моду на цвет мов «очень заразной». Таким образом, салоны модисток и шляпные ателье были рассадниками заразы, которые «сейчас же необходимо пометить вывеской „Опасно“». Даже если ее «воздействию подвержен в основном слабый пол», некоторых мужчин болезнь может настигнуть в более легкой форме, но «в целом для исцеления будет достаточно одной доброй дозы насмешки»[295]. Другой обозреватель давал менее пугающий прогноз, называя моду на лиловый «небольшой лихорадкой» и «легким модным помрачением на почве пурпурного Перкина». Он описывал, как, выглянув в окно, повсюду видел этот цвет: «налицо апофеоз пурпурного Перкина – пурпурные руки встречаются в рукопожатии у парадных, пурпурные руки машут из открытых карет, пурпурные руки грозят друг другу с противоположных сторон улицы, пурпурные платья теснятся в ландо, застревают в кебах, толпятся на пароходах, наполняют железнодорожные вокзалы – все они летят за город, словно стаи пурпурных перелетных райских птиц»[296]. Такой способ описания быстрого и порой алогичного распространения модных веяний до сих пор используется нами, когда речь идет о «вирусном» изображении, видео или событии. Конечно, обозреватели XIX века наблюдали, как новые красители распространялись от одной женщины к другой или мигрировали из города в деревню, однако этот феномен универсален, как и химические краски, которые до сих пор окрашивают нашу одежду.

Изобретение анилиновых красителей повлияло на жизнь всех слоев общества и привело к ряду научных, медицинских и промышленных разработок. В их число входит появление иммунологии и химиотерапии – анилиновые красители позволили исследователям окрасить и распознать палочки туберкулеза и холеры, а также производство синтетических ароматизаторов и пищевых красителей[297]. Однако многие из производных анилина были токсичны, а некоторые из составов на основе этого вещества стали сырьем для производства смертоносных взрывчатых веществ. Однако, несмотря на эти опасности, история изобретения Уильяма Перкина пересказывается во многих восхваляющих его текстах и изображениях. Если мышьяк позволял создать натуралистичные зеленые листья, то мовеин (mauve (фр.) – мальва) и фуксин, названные в честь растений, могли воспроизвести и даже превзойти их естественные природные оттенки. Как говорилось в статье из All the Year Round, «скучный буро-фиолетовый цвет» мальвы был «совершенно не похож на сочный пурпурный Перкина»[298]. Фуксин, открытый французским химиком Эммануэлем Вергеном в 1859 году, давал «насыщенный малиново-красный» цвет и в больших количествах использовался в производстве военной униформы. К концу года малиново-красный стал последним писком моды[299]. В Англии его называли в честь триумфальных военных побед: вначале Сольферино, затем Маджента по случаю сражения между войсками Франции и армией Австрии в 1859 году. Платье цвета маджента от престижного парижского ателье Мадам Виньон, датируемое примерно 1869 годом, – доказательство того, что яркий лилово-розовый цвет оставался в моде на протяжении целого десятилетия. К цвету мов вскоре добавился весь спектр цветов, некоторые из них можно видеть на цветовой карте компании Friedrich Bayer & Co., поскольку вскоре красильная промышленность была монополизирована немцами.