«Туки-туки, я тебя застукал!»

Он находил бы ее и дальше – может быть, всю жизнь, – если бы не умер от лейкемии.

Мэри бежала. В какой-то лихорадке, уж слишком похожей на веселье, она распахивала двери, открывала дверцы. Выросла Мэри, не спрятаться ей ни в бельевом шкафу, ни в ящике с игрушками.

Ей хотелось, чтоб он ее нашел. Нашел и забрал к Тиму, к Сью Энн.

Тогда она наконец узнает…

Но Донни не любит слишком легкие места. Мэри помнила, как кривилась его мордочка:

«Да ну… Перепрятывайся».

– Пятьдесят шесть… пятьдесят семь…

Возбуждение сменилось азартом. Нет, решила Мэри, в тумбочку под компьютером она точно не влезет.

«Вот так и сходят с ума», – сказал кто-то.

«Теперь он приходит и за взрослыми», – добавил кто-то. Кажется, Сью Энн.

– Восемьдесят девять… Девяносто…

Уже не думая, Мэри залезла в платяной шкаф. Прикрылась одеждой на плечиках, спрятала ноги под мешками с ненужной обувью.

– …я не виноват, – донеслось снизу.

Он искал ее недолго. Минут через пять дверь шкафа открылась. Мэри за платьями затаила дыхание. Услышала четкий, встревоженный голос Тима:

«Топор-топор, сиди как вор, не выглядывай во двор!»

Как всегда в таких случаях, Мэри еле удерживалась, чтоб не захихикать.

Она слышала дыхание Донни, могла даже почувствовать его, оно пахло банановой жвачкой.

Дыхание смерти.

Мэри все поняла. И знала так же верно, как Донни знал, где ее искать: то же самое чувствуют сейчас взрослые по всей земле, нелепо свернувшиеся под кроватью, залезшие на антресоли, не дышащие за шторой.

Она узнала наконец, что хотела. Куда Прятошник уводил детей. И зачем.

Если это Апокалипсис, то он совсем не страшный. Если свет померкнет, ей будет все равно. Чур-чура, кончилась игра.

«Я свободна», – подумала Мэри.

В следующую секунду она уже ни о чем не думала.

Восьмилетняя Мэри Макгиннис не выдержала и прыснула; выскочила из шкафа и помчалась вниз – кисточки на белых гольфах отчаянно трепыхались – быстро-быстро, так, чтобы не дать Донни первому хлопнуть ладонью по косяку и прокричать:

– Туки-туки, я тебя застукал!

Примечание автора

Помню, я бродила по книжному магазину – и придумался такой вот рассказ. Я вообще очень люблю ходить между полками, заглядывать наугад в чужие тексты, читать аннотации, потихоньку пропитываясь книжным духом. Наверное, продавцы меня не любят: приду, послоняюсь, получу свою дозу вдохновения – и на выход. А вдохновение у нас пока бесплатное.

Про финал этого рассказа мне говорили разное. Кто-то решил, что это такой своеобразный конец света. Мне же больше нравится думать, что Мэри, когда она сдается и практически возвращается в детство, открывает дверь в мир, который раньше ей был недоступен. Может, это тоже имеет отношение к вдохновению. А может, и нет…

В город Жозеф прилетел без багажа.

Он мог не прилететь вообще – едва успел на свой транзитный самолет. А все потому, что дома бастовали кофейные автоматы. Он пытался узнать в справочном, как связаны кофейные автоматы и задержка рейса, но ничего путного там не сказали. С тех пор как у автоматов появился профсоюз, сладу с ними не стало.

Городская управа, куда ему следовало отправиться, находилась по трем разным адресам.

Главное здание было по Старых Фронтовиков. Жозеф посмотрел в карту и нахмурился. Улица Фронтовых Бригад в плане имелась. Улица Старых Большевиков – тоже. Но вот среднего между этими двумя…

В гостинице ему сказали, что они лично не знают, но вот от вокзала ходят маршрутки.

– Ходят прямо к управе? – уточнил он.

– А вы там спросите, – сказали ему.

Он спрашивал, но в ответ ему только недоуменно пожимали плечами. Он отчаялся, и ему очень хотелось кофе; и он пошел уже по направлению к забегаловке, когда какая-то старушка начала вдруг многословно рассказывать, где эти Старые Фронтовики. Покосился на бабушку – не наткнулся ли вдруг на «помощницу»? Но снежный туман прянул в лицо, и бабуля растворилась.

Жозеф сел на указанную маршрутку. Окна ее плотно и непроглядно замерзли, и, хоть за бортом еще брезжил день, в пахнущем бензином салоне стояли сумерки. На стене под шторкой он увидел объявление: «Тише скажешь – дальше будешь». Машинально попробовал перевести это на французский и тут же понял, что все это не переводится: и афишка, и сама маршрутка, и бесполые существа в черных, бесформенных дубленках-ватниках, время от времени просившие «остановить на остановке».

Он давно уж забыл эту страну и недоумевал – почему именно его послали. Он и задания не понимал, если честно. Кто-то потерялся в хитро сложенном сплетении реального и «другого» города, незаметно сложились два расхристанных лабиринта – и вот, пожалуйста, теперь он едет в управу города, которого не видел с дальнего советского детства. Ему почему-то казалось, что, скажем, в Берлине такой инцидент был бы невозможен, что там чертежи «заднего» города только повторяют и преувеличивают – как всегда бывает с «задними» – четкую планировку и бюргерскую устойчивость города настоящего.

Само собой, в Париже о такой четкости говорить не приходилось. Это с виду кажется, что «звездчатый» город построен не абы как, а попробуй, не будучи «из района», пройти два квартала и не свернуть в ненужный тебе переулок.

Именно поэтому, видимо, здешний откровенный бордель не пугал Жозефа.

* * *

Улицы были закупорены. Пробки – новая болезнь городов. Мало приятного – опоздания, нервы, общий городской склероз. Здесь их, видно, не лечили вообще.

Когда Жозеф попытался спросить, где ему выходить, ответом было общее молчание. Все будто спали, сдвинув лица в воротники, прикрывшись сползшими на глаза шапками. Ему вдруг показалось, что в маршрутке нет никого живого, и стало не по себе.

Вышел он опять в снежно-белый, предновогодний день. Разнотекущему времени его давно научили не удивляться.

* * *

В здание Управы он попал только с третьего раза, зато его сразу провели к первому лицу города. Лицо города было округлое, с двумя подбородками и голосом-трубой, что мог бы вещать из тарелок-репродукторов.

– Дело в памяти, – сказал голова. – Человек заплутал в памяти, только и всего. Потому вас и позвали.

Жозеф отказывался понимать, какое отношение он имеет к памяти.

Они одновременно наклонились: Жозеф полез в портфель за бумагами, голова – в стол за бутылкой.

Чокнулись, выпили, крякнули.

– Значит, вы уже работали с Лабиринтом?