— Истинно так, княже, — охотно согласился Удал. — У нас, у вятичей, слово неотрывно от дела. И, коль скоро повязано цветным узорочьем, украшено зело, то и отпавшее от него дело не хуже глядится.

— Верю, — сказал Святослав все с тою же улыбкой, затаившейся в уголках губ.

Градок Удалов стоял на реке Вятке, быстрой, шустроногой, про нее вятичи так и сказывали, как если бы в ней было что-то от человеков. В летнюю пору на ее обильно заросшие густым, местами и вовсе непроходимым кустарником, берега хаживали не только вьюноши и девицы, чтоб подивоваться друг на друга, а и те, кто постарше. Нередко на крутом взлобье, чуть приподнявшемся над густолесьем, можно было увидеть древнего старца и услышать его длинную и грустную песню, вроде бы ни к чему не обращенную, а как бы сосредоточенную на самой себе, однако ж берущую за душу и захолодевшего сердцем от горьких напастей смерда ли, утратившего связь с отчиной не по своей воле, но по чьей-то другой, быть может, и не этому миру принадлежащей. Бог весть отчего так устроена душа росского человека, что и в самую благополучную для него пору вдруг встоскуется ему и потянет невесть в какие заоблачные дали. И он устремится к ним, точно бы ему под силу — взять да и очутиться в другом, славном и украсном месте. Только в какой-то момент на него снизойдет просветление, и он сообразит, что не добраться ему до заветного места. И тогда он затоскует пуще прежнего, и его сердечное колобродье, в конце концов, выльется в песенные слова. Они полетят над вятскими раменями, коим нету конца и края, а то вдруг прикоснутся к притихшим после недавнего непогодья деревам и обретут в них вторую сущность, впрочем, мало чем отличающуюся от первой, все ж не такую ясную и понятную, всплывет в ней нечто присущее лишь деревам и восстанет над миром в сладком трепете едва пробившейся сквозь землю березки, и редкий прохожий не приметит этого и не ощутит на сердце невесть к чему обращенного трепета, и долго будет прислушиваться к нему, стараясь понять в нем. А когда покажется, что понял что-то, тогда и оборотится ликом к младодреву и обоймет слабые листочки с тонкими, как бы слепленными из воздуха, прожилками, и почувствует исходящее от них тепло, и отпадет грусть — печаль от сердца.

Градок Удалов стоял на реке Вятке, и был невелик, но дивно складен: улочки тут прямые да строгие, и домы все из добротного дерева под тесовыми крышами, не теснятся, ставлены поодаль друг от друга, глядят на свет Божий широкими окнами. Если кому-то понадобится испить водицы иль отдохнуть в застолье, пройдя десятки поприщ по таежным забродьям, то и примется странник миром, и никто не спросит у него, откуда он да чьего роду-племени, сызмала приучены вятичи понимать людскую заботу и не хорониться от нее за толстыми запорами, но сознавать как свою, хотя бы она и была привнесена в их жизнь не лучшим из людей. Уж так повелось с тех пор, когда пришел сюда, в места глухие, где не ступала нога человека и где устраивали гульбища лишь лесные лешаи да ведьмаки, прародитель племени, дерзкий и сильный духом Вятка, рожденный русалкой, обитавшей в водах Днепра-батюшки, и забил высокий, тесаный из матерого дерева столб в землю и сказал:

— Тут и жить всем, кто придет следом за мной. Сказано в Книге Судеб: идущий впереди да увидит след того, кто только вынашивает намерение ступить на тропу жизни.

И были пришедшие в новые земли, подобно Вятке, умелы и сноровисты в деле, и время спустя воздвигли посреди раменей домы и стали жить в них и множить жизнь, которая от доброго сердца и от любви к сущему.

Поутру в градке Удаловом сделалось шумно и хлопотно. Всяк норовил побыстрей оказаться у ворот, где скапливались дружинные люди, подтянутые, в ладно сшитых кафтанах с легкими белыми бляхами, а нередко и окольчуженные. И вот уж все стены облепили молодицы да старцы, и слышалось про меж них надежду сулящее, и сказывал кто-то, пробившись сквозь теплое многоголосье, соседу своему справа:

— А вчера сотворилось волхование великое, и изрек премудрый Богомил, возжигая костры у капища, что путь у россов будет труден, но благостен для Руси.

— И то… И то… — отвечал сосед, как если бы сам заранее про все знал, уверенно, едва ли не с торжеством в голосе. — И ничему другому не быть!

А войско меж тем построилось, невеликое числом, коль скоро принять во внимание, что предстояло сделать ему, тысяч пятьдесят, быть может. Святослав противился вовлечению в дружины людей, мало сведующих в ратном ремесле. Приглядны дружины, молодец к молодцу, и в очах что-то орлиное, всяк про себя думал, что он не хуже соседа снаряжен, небось не один день собирал с молодицей воинскую справу, зато все теперь на нем посверкивает, поблескивает. «Надо думать, любо — дорого посмотреть на меня. То-то красна — девица, вон та, что отыскала местечко возле башенки, синеокая, глаз с меня не сводит. Эх, жаль, не повстречалась мне раньше! Но да всему свое время». И улыбаются отроки, детские и пасынки, всяк обретя свое место в строю. И даже седоусые гриди не могут сдержать улыбки. В их сердцах возгорается нечто вроде бы уже давно угасшее: тихая радость оттого, что он не один ныне, с братьями по духу, тож рядными, блещущими особой, лишь в воинском строю обретаемой пригожестью. А еще оттого радость, что ныне смотрит на него вся Русь и надеется на него, и верит, что он совладает с недругом. И срываются с уст слова горячие: «Так и будет! Будет! Будет!..»

Уходят дружины в зоревое утро, а в градке Удаловом все не угаснет, не примнется многоголосая суета. Люди долго еще толкуют о разном, и тихая грусть высвечивается в лицах, у иного она легка и прозрачна, углядишь и самое дно ее, а у других щемяща и влекуща к чему-то неведомому. Все ж грусть эта как бы одна на всех, соединившая людей, она точно бы возносит их к какому-то дальнему приделу в самих себе. В прежние леты человек не смел и заглянуть туда, даже если и догадывался о его существовании, что-то мешало, а вот теперь, влекомый общей грустью, увидел нечто возвышающее его сущность над пространством времени, а вместе соединяющее с ним, ближним и дальним, и малость, за которую