как он говорит, свей платок; вместо того, он берет из-под подушки большой нож и всаживает его Батурину в брюхо, и, не довольствуясь одним ударом, дает ему три и — перерезал ему кишки. Несчастного раненого несут в лазарет и сообщают обо всем императору, который присылает Виллье, чтобы лечить его. Виллье объявляет, что рана смертельна, и что Батурин не сможет прожить долее 10 часов вечера. Последний не упал духом, он попросил к себе священника и выказал много душевной силы и христианского чувства; попросил свидания с женой и ребенком, но побоялись, чтобы это не принесло вреда Кате и ее ребенку, которого она кормит; ей поэтому сказали, что муж получил апоплексический удар, но она об этом узнала, когда мужа не было на свете. Ее состояние ужасно, можешь себе представить. Лиза, которая очень привязана к своей сестре, также очень трогает своим состоянием. Саша Геннинге присутствовала при их горести, — она говорит, что это заставляет подыматься волосы на голове.

Другое убийство произведено в Москве. Игроки собрались в одном доме; четверо из них: Шатилов, Алябьев, Раич и Времев затеяли ссору, Времев получил пощечину от Алябьева, желая отомстить, он схватил его за шиворот; вдруг Шатилов и Раич берут сторону Алябьева и бросаются все трое на Времева, валят его и покрывают ударами, нанося их бутылками, стульями и всем, что попалось под руку, и кончают тем, что убивают этого несчастного человека. Они спешат похоронить его, но убийство обнаруживают, и теперь они все трое здесь, содержатся в крепости; думаю, что уже начался суд над ними[241]. Вероятно их лишат чинов и дворянства и сошлют в Сибирь, а солдата, убившего Батурина, расстреляют. Письмо мое наполнено страшными вещами: что делать, теперь ничего не слышно, кроме подобных историй.

Каково Государю услышать две таких истории вдруг! — Я послала г. Плетневу в Институт твое письмо, так как я его увижу только после Пасхи»[242].

«Не знаю почему, но я не люблю праздников Пасхи: дело в том, что они-нагоняют на меня невыразимую тоску, — особенно в этом году я начала их более грустно, чем когда-либо. *Ужасно грустно! Может быть от того, что, как говорит барон Дельвиг,

Скучно девушке весною жить одной.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Подгорюнясь ли, присядешь у окна, —

Под окошком всё так весело глядит

И мне душу то веселие томит.*

Может быть также, что это последствие слишком большой веселости, в которой я находилась вчера у заутрени»[243].

«Черев восемь дней я рассчитываю повидать г. Плетнева», пишет она далее: — «я из этого делаю себе праздник. Кстати: «Полярная Звезда» вышла в свет; в ней очень немного хороших вещей, много скверной прозы Бестужева, которую, по-моему, невозможно читать. Этот человек нестерпим со своей аффектацией и своими претензиями на ум. Правда, что он не без него, но он плохо его употребляет в дело, желая заставить его слишком блестеть. Он вполне оправдывает этот стих, ставший уже пословицей: L'esprit qu'on veut avoir, gаte celui qu'on a[244].

И потом он ввязывается судить о слоге всех решительно, между тем как его собственный — ужасающ. Он упрекает за галлицизмы, между тем, как обороты всех его фраз — чисто-французские. Нельзя писать хуже его: он так умничает, что у него ум за разум заходит: Впрочем я уверена, что у тебя будет эта «Полярная Звезда» и ты сама сможешь судить, справедливо ли мое мнение[245]. Во Франции тоже каждый год появляются альманахи; мой кузен Ломоносов, недавно приехавший из Парижа, привез мне один, за этот год: он просто жалкий, — наши во сто раз лучше составлены. Эти «Annales Romantiques» (таково название этого альманаха) — ничто иное, как куча величайших глупостей и самых плохих стихов, какие только когда-нибудь были на свете. Только одна единственная пьеса показалась мне довольно хорошей, я ее переписала и посылаю тебе;[246] в отделе прозы я ничего не нашла хорошего, тем не менее я переписала для тебя один отрывок о любви; потому что ты — влюблена, ты, конечно, найдешь, что всё это верно[247].

Петр Иванович Полетика, которого я видела вчера, поручил мне напомнить его твоей памяти;[248] мы долго говорили о тебе с ним, он задал мне» тысячу вопросов о тебе и говорил, что очень интересуется всем, что тебя касается. Не подумай, что я ему сказала, что ты выходишь замуж, — я никому ни слова не говорю об этом и тщательно буду хранить тайну до тех пор, пока ты не позволишь сказать о ней. Петр Иванович сделан сенатором»[249].

«Дела Саши [Копьевой] совсем не подвигаются, тем не менее, есть много лиц, которые интересуются ею. Якимовский прилагает наиболее усердия, но он теперь в Царском Селе и может приезжать сюда только изредка на короткое время. Она познакомилась с Рылеевым (поэтом), который тоже взялся ей помогать; у него теперь ее бумаги; не знаю, что из этого выйдет, но что хорошо, это то, что Рылеев предлагает ей одолжить ей денег, так как они совершенно необходимы для того, чтобы продвинуть дело. Я провела день в пансионе с Аннет Елагиной, которая выходит замуж за некоего Орлова, секретаря Нарышкина»[250].

«Ты спрашиваешь у меня стихов Хвостова», пишет далее Салтыкова, «но я не могу прислать их тебе, потому что Норов, обещавший мне их, до сих пор мне не дает их. В первый же раз, как я увижу его, я ему напишу об этом крупными буквами на большом куске бумаги и надеюсь, что тогда он, несмотря на свою рассеянность, не забудет своего обещания». В одном из ближайших писем она снова пишет по этому поводу:

«Вчера я видела Норова, и моею первою заботою было побранить его за стихи Хвостова; он уверял меня, что он их разорвал по рассеянности, но в то же время обещал мне их принести; в ожидании он сказал мне на память несколько стихов из этой пьесы, но я могла удержать в памяти только один — о Екатерингофе, который также очень был поврежден наводнением. Вот он:

Екатеринин уж водой покрылся Гоф

Он знает огромное количество басен Хвостова, — одна красивее другой; есть одна,