Джесс вернулся минут через сорок с двумя пойманными и уже очищенными форелями. Он нашел Онести сидящей на земле перед грудой хвороста и сухих веток и закутанной в снятое с седла одеяло, чтобы не простудиться.

– Почему вы не разожгли костер? – хмуро спросил Джесс.

– Потому что вы не оставили мне спичек.

Джесс вздохнул, полез в карман и, вытащив спичечную коробку, бросил Онести.

– Красивая коробка! Где вы ее взяли?

– Мама подарила на прошлое Рождество.

– У вас есть мама?

– Естественно! Или вы думали, что меня нашли в капусте?

– Вовсе нет! Просто мне казалось, что у вас не осталось родственников и нет близких друзей.

Джесс подумал, что в чем-то Онести была права: очень немногие его коллеги по разыскному агентству сохранили близкие родственные или дружеские связи.

Но вслух сказал совсем другое:

– Вы ошибаетесь, Онести! У меня есть и родственники, и друзья. Кстати, моя мама очень хорошо пела и часто выступала перед публикой. Должен признаться, что ваши голоса очень даже похожи!

– Почему она перестала заниматься пением?

– Мама сказала мне, что больше не может слушать музыку.

Онести внимательно посмотрела на Джесса. Он заметил это и отвернулся, словно боясь, как бы она не увидела в его глазах больше, чем он хотел бы. Онести отвела взгляд и принялась рассматривать спичечную коробку. Но когда повернула ее вверх дном, Джесс обратил внимание, что там нанесены знаки, которых никто не должен знать. Он быстро протянул руку и вырвал коробок из рук девушки. Та в изумлении на него посмотрела:

– Зачем вы так? Я ведь только хотела посмотреть, как она открывается. И ничего больше!

– Извините, я сам разожгу костер.

Онести поспешила переменить разговор:

– А ваша мама, Джесс? Где она сейчас?

– Скорее всего в Монтане.

– И что делает?

– Полагаю, вместе с моей бабушкой содержит какое-нибудь игорное или увеселительное заведение. Кроме того, я недавно узнал, что она примкнула к феминистскому движению, добивающемуся принятия закона о праве женщин голосовать. И, насколько я знаю собственную матушку, она определенно играет там далеко не последнюю роль.

– А я не помню свою мать.

– Она умерла?

– Да. Умерла, когда я была еще совсем маленькой. Отец никогда о ней не рассказывал. Наверное, это было бы ему очень больно.

– Понятно.

Джесс встал, подошел к Джемини и вытащил из привязанного к седлу саквояжа медную сковородку с деревянной ручкой. Когда же вернулся к костру, то с удивлением увидел, что Онести, протянув вперед обе руки, выжидающе смотрит на него.

– Что?

– Сковородку.

– Что «сковородку»?

– Дайте ее мне. Вы поймали и очистили рыбу. Теперь ее надо поджарить. Этим, с вашего позволения, займусь я.

Джесс громко рассмеялся.

– Послушайте, мистер Джонс! Пусть я не смогла разжечь костер. Но поджарить-то пару форелей уж, наверное, сумею!

Через несколько минут Джесс с наслаждением уплетал деликатесную рыбу, которая прямо-таки таяла во рту.

– Это самая вкусная еда, которую я попробовал после отъезда из Ласт-Хоупа!

– Вот как! Значит, я не совсем беспомощная хозяйка и могу еще кому-нибудь пригодиться!

– Я никогда не считал вас беспомощной!

– Еще бы! Разве у вас были какие-нибудь основания думать обо мне иначе?

– Послушайте, Онести! Я понимаю, что вам пришлось пережить несколько очень трудных дней. И мне, видимо, не удалось их как-то скрасить... – Джесс сделал паузу, после чего убежденно сказал: – Но мы обязательно разыщем вашего брата!

– Надеюсь.

– А что вы намерены делать, если мы его действительно найдем? Ведь он, насколько я понимаю, бродячий актер. Так? Вы собираетесь скитаться вместе с ним по всей стране?

Вопрос застал Онести врасплох. Но, помолчав несколько мгновений, она все же ответила:

– Откровенно говоря, я об этом не задумывалась. Сначала надо его найти! Потом мы решим, как быть дальше.

«Если мы найдем его», – подумал Джесс, но вслух сказал:

– Наверное, вам было очень тяжело потерять отца?

Онести чуть было не подавилась куском форели. Но не успела она ответить, как Джесс задал уже следующий вопрос:

– От чего он умер?

– Его застрелили.

– А я думал, что причиной смерти была болезнь.

– Кто вам это сказал?

– Роуз. Говорила, что вы приехали в Ласт-Хоуп устраиваться на золотоносные шахты после того, как все ваши близкие умерли от дифтерии.

Онести потупила взгляд и вытерла лежавшим на коленях носовым платком неожиданно вспотевшие руки.

– Вы, верно, что-то неправильно поняли, – сказала она, пытаясь уйти от продолжения неприятного разговора.

– Что я не так понял? – не унимался Джесс. – То, что вы работали у золотоискателей, или же слова Роуз о причине смерти вашего отца?

– С каких это пор вас стала так интересовать моя личная жизнь? – фыркнула в ответ девушка. – И еще: разве я когда-нибудь подвергала вас подобным допросам или затрагивала темы, которые меня вовсе не касаются? Согласитесь, что ничего такого никогда не было! А потому, пока вы сами не станете хоть чуть откровеннее, не ждите того же от меня!

Онести встала и пошла к реке. Джесс смотрел ей вслед, с трудом сдерживаясь, чтобы не догнать ее и не извиниться. Почему – он сам не знал. Эта женщина с первого дня их встречи перевернула вверх дном всю его жизнь. И если кто-то из них двоих и должен был извиняться, так это именно Онести, а уж никак не он! Разве не она вовлекла его в свои проблемы? И при этом все хранила в секрете, одновременно настаивая, чтобы он отложил собственные срочные дела!

Поэтому даже если бы Джесс и решился принести Онести извинения, то вряд ли нашел для этого нужные слова. Извинения всегда давались ему с трудом...

И все же Онести была права: Джесс добровольно согласился стать ее защитником. Именно защитником, а не обвинителем. А значит, не имел никакого права выпытывать у нее секреты. Конечно, если хотел остаться ее союзником...

Было около трех часов ночи, когда какой-то звук разбудил Джесса. Открыв глаза, он понял, что это ему привиделось. Кругом стояла полнейшая, ничем не нарушаемая тишина. Слышалось только мягкое журчание реки.

Все было как всегда. Разве что Джесс не остался в одиночестве минувшей ночью. По другую сторону умирающего костра спала Онести. В темноте ночи, окутавшей девушку плотнее, чем натянутое до подбородка одеяло, Джесс мог разглядеть лишь смутные очертания ее стройного тела. Но он ощущал и с наслаждением вдыхал волшебный аромат волос, рисуя в воображении ее совершенную фигуру.